114 / 162
114
Ðàññêàçû
— Какой бы он ни был, но он наш... — стала оправдываться и женщина помо-
ложе.
—Да в том-то и дело, что он такой же, как и вы, колхозник! Как может он со сво-
ими мозгами руководить не колхозом, а целой страной? —возмутилась журналистка
с аббревиатурой НТВ на микрофоне.
—А потому что честного человека люди нечестные всегда принимают за просто-
го... — скорбно рассудили крестьяне.
— Да неужели вам безразлично, что сделает он с вашей страной и какая у вас
будет жизнь? — напирали журналисты.
— А какая у нас должна быть жизнь, если мы как трудились, так и будем тру-
диться, а другой жизни мы себе не желаем...
—Но всё, что он делает, обрекает вас на вечное отставание от Европы! — возму-
щались журналисты уже не понарошку.
— Зато он наш... — упрямились крестьянки.
А та, что помоложе, вдруг осмелела и пустилась даже в пространные рассужде-
ния:
— Свой человек если и ошибётся в чём, то мы поймём и потерпим, потому что
не со злого умысла он это сделает... Да пусть ошибается он сколько угодно, потому
как до Александра Григорьевича у нас такая же, как у вас, демократия была, а жить
было невозможно, почти каждая людыночка наша в Москву на заработки уезжала...
А теперь, слава Богу, живём хорошо...
—Хлопчики и девчатки, — наконец вступил в разговор и один из мужчин, —мы
понимаем, что у вас работа такая, потому на вас не обижаемся, но и на нас, таких да
сяких, вы тоже не гневайтесь... Мы люди простые, мы что думаем, то и говорим... Мы
вот издали и хоть одним глазком своего президента увидели, и больше ничего нам не
надо... А вам если положено внутри загородки стоять, вот и идите на своё место...
И тут крестьяне загомонили уже меж собой. Мол, действительно, откуда им знать,
что перед этими телекамерами надо говорить, а чего не надо. Да и демократию эту,
«будь она неладна, на хлеб не намажешь»...
Не придумав, как демократию «на хлеб намазать», журналисты огорчённо
обозвали крестьян кэгэбэшными подосланцами и дружно устремились обратно к
трибуне.
А я остался глазеть на белорусских крестьян, оказывается, похожих на моих рос-
сийских односельчан не только внешне, а и своим разговором. Ну, не больше их речь
отличалась от моей, московской, чем в сёлах Вологодчины или Владимирщины. То
есть получалось, что такие же они русские люди, как и я. Да и когда давным-давно
расписывал я храм в центре Украины, то женщины из церковной общины даже оби-
делись на меня за то, что обозвал я их украинками. «Мы руськы!» — возразили они.
«А я в таком случае кто?» — «А ты тоже руськый, но только ты из москалив!»
То есть, находясь посредине Белоруссии и глядя на горстку её коренных насель-
ников, никак не мог я поверить, что это уже граждане навсегда чужого для меня
государства и что их местная спокойная вера в своего президента меня никак не
касается, что у Лукашенко нет возможности стать также президентом и моим. При
всём том, что в ту пору в Москве всё чаще мне доводилось слышать: «Вот выберем
себе Лукашенко, и он в России наведёт порядок такой же, как в Белоруссии».
Хотелось с крестьянами самому заговорить. Но желание моё сказать им что-то
доброе и хорошее было столь велико, что я бы, дав волю скопившемуся во мне за
время их беседы с журналистами пылу и жару, скорее напугал бы их, чем ободрил.
Уныло поплёлся я к уже опустевшей трибуне. Даже своему потерянному было
товарищу, нетерпеливо встретившему меня сообщением, что все уже занимают места
за накрытыми в брезентовом шатре столами, особо я не обрадовался. Потому что ис-