113 / 162
113
ÄÎÍ_íîâûé 13/1
гласом вопиющего в пустыне. И газету «Московский литератор» я, едва став её редак-
тором, сам того не осознавая, сразу превратил в первое оппозиционное издание.
Вот только радость великой победы, которую я в своём нетерпении догонял,
сначала скача на привычной к любым тяготам колхозной лошади, затем — поправ-
ляя калитку бабе Меланье, затем — свирепо удерживая против штормовой волны
старенький сухогруз «Мингечаур», а затем и в качестве восставшего редактора,
пережить мне так и не удалось.
Потому, может быть, таким своим теперь уже во всех смыслах напрасным свой-
ством, как верноподданничество, я, едва подвернулся случай, позволил себе насла-
диться в полной мере.
А дело было так. Должен был я лететь на торжественную церемонию «золотого
стыка» в газопроводе «Ямал — Европа». А тогдашний наш вице-спикер Сергей Ба-
бурин, узнавши об этом, заявил мне, что сейчас же позвонит президенту Белоруссии
и договорится, чтобы тот со мною встретился. Не в силах придумать, каким может
быть у белорусского президента повод для такой встречи, я запротестовал.
—Да ты хоть представляешь, что ты, русский писатель, пожмёшь руку последне-
му во всей Европе независимому национальному лидеру? — запротестовал и Сергей
Николаевич, у которого с белорусским президентом сложились свои отношения на
почве их единой иллюзии в виде будущего российско-белорусского Союзного госу-
дарства.
Поскольку к тому времени я прочитал всё, что можно было прочесть, и о генерале
де Голе, изгнанном из Елисейского дворца осёдланными ЦРУ студенческими волнени-
ями, и о непокорном главе Италии АльдоМоро, расстрелянном управляемыми всё тем
же ЦРУ «красными бригадами», то возможность вживую увидеть уже действительно
последнего политика из этого героического ряда так меня вдруг взволновала, что я
отказался от предложения Сергея Николаевича самым решительным образом.
А церемония «золотого стыка» (это когда сварщики, экипированные в новенькую,
пока ещё не обмякшую спецодежду, под оркестр и аплодисменты сваривают в трубо-
проводе последний шов) проходила в открытом поле. И у не успевшего покрыться
пылью трубопровода возвышалась трибуна, с которой белорусский президент и
московские гости произносили речи, соответствующие столь важному событию, а
перед трибуной колыхалось море журналистов и прочих гостей.
Когда услышать с трибуны что-то новое уже не предвиделось, я, дабы насладиться
простором чистого поля, решил отойти в сторонку.
Но эта одинокая прогулка оказалась недолгой, потому как вдруг обогнала меня
сначала одна группа вооружённых камерами телевизионщиков, потом вторая, потом
и третья. Как оказалось, торопились они к небольшой, человек в десять, стайке мес-
тных крестьян, подошедших к ограждению и издали за церемонией наблюдающих.
Любопытства ради я тоже к ним подошёл.
— То-то от вас, полноправных граждан, президент отгородился... — язвили оро-
бевших перед камерами крестьян московские журналисты. — А всё потому, что
диктатор он; всё потому, что за людей он вас не считает!
Такие их речи подозрительными мне не показались, поскольку в ту пору бело-
русского президента все наши телеканалы ненавидели лютой ненавистью и за его
дружество к России, и за его упрямое нежелание войти в подчинение мировому
гегемону.
—А ваши правители разве ж не огораживаются? Всем им положено вот так ого-
раживаться, не одному нашему, — виновато стала оправдываться самая пожилая
крестьянка.
— Да, но у нас демократия, а над вами вся Европа смеётся, вы теперь самая от-
сталая страна из-за своего Лукашенко!