118 / 162
118
Ðàññêàçû
меня ему особенно приятно, он засыпал. И закрытые его глаза давали мне сначала
возможность испытать чувство уже абсолютно свободного творческого полёта, а
потом я, конечно же, мчался домой.
Однажды к моим родителям пришла учительница, чтобы записать меня в школу.
— Сколько будет один прибавить два? — спросила она у меня очень строго.
— Трли! — ответил я и добавил: — А ещё я читать умею!
— Ну-ка прочти вот здесь! — приказала учительница.
— Букварль! — выпалил я.
— О-о, — сокрушённо сказала моей матери учительница, — придётся везти его
в поликлинику. И там пусть ему уздечку под языком удалят. Иначе парень будет всю
жизнь картавить!
Школьные учителя тогда пользовались столь непререкаемым авторитетом, что
отец, до этого на мою картавость не обращавший особого внимания («все они сна-
чала то картавят, то шепелявят, а потом же и перестают!»), принял решение отвезти
меня в поликлинику уже на следующий день. А я воспринял эту новость как самое
главное в своей жизни событие.
Дело в том, что мой старший брат, который в райцентре побывал уже не один
раз, рассказывал мне, что там можно купить и съесть «мороженое», похожее на
сладкий снег.
— А почему же ты мне не привёз ни разу? — не поверил я.
— Да потому, что его надо съедать очень быстро! Иначе оно растает и будет по-
хоже на обыкновенное молоко, только сладкое!
— А ты поклянись, что про снег не придумал! — продолжал я не верить.
— Клянусь же тебе чем угодно!
И я мечтал побывать в райцентре. А если бы выяснилось, что про «мороженое»
брат соврал, то я бы не только огорчился, но и, может быть, обрадовался. Потому
что я бы брата, вечно старшего, смог уличить не только в чудовищной лжи, но даже
и в клятвопреступлении.
Утром, пока отец готовил велосипед к очень уж дальней нашей поездке, я, тща-
тельно умытый, одетый в новую рубаху и в непорванные штаны, отлучился со своего
двора к Максимычу.
— Ты, что ли, жениться собрался? — удивился он моему нарядному виду.
— В поликлинику меня везут! — похвастался я.
— И что у тебя заболело?
— Уздечку под языком будут удалять.
— О-о-о! — похвалил он меня. — Как же все тебе завидовать теперь будут!
Пытаясь понять, почему мне будут завидовать, я потрогал пальцем у себя под
языком и только теперь впервые встревожился:
— А не больно будет?
И тут на Максимыча что-то нашло. Оглядев меня с ног до головы, он вдруг
сказал:
— Боюсь я только, что это не уздечку, а язык тебе будут отрезать!
Я изучил его хитро сощуренные глаза и не поверил:
— Ты обманываешь!
— А посуди сам: как ты в школу пойдёшь, если не умолкаешь ни на минуту? В
школе положено не самому болтать, а учительницу слушать!
И в этот миг меня позвала мать. Максимыч только и успел шепнуть мне на ухо:
— А на самом деле ты ничего не бойся, это я так шуткую...
Но садился я на специальную дощечку, которую отец надёжно прикрепил к вело-
сипедной раме, в напряжённом размышлении о том, что из сказанного Максимычем
является правдой.