116 / 162
116
Ðàññêàçû
— когда в одном из белорусских колхозов, строениями похожем разве что на ново-
русскую нашу Рублёвку, увидел я и бассейны для плавания, и спортзалы, и клубы
для развития у местных детишек разного рода творческих наклонностей.
А глава этого колхоза (тоже, кстати, писатель) то жаловался нам на белорусские
законы, удерживающие закупочные цены на социально значимом уровне, то вдруг
хвастался:
— И, значит, чтобы выкрутиться, завели мы собственное обрабатывающее про-
изводство. Так что поставляем на рынок готовые продукты, а не дешёвое сырьё. И
даже мороженое наше за рубежом покупают охотно, и вот ещё чипсы придумали мы
из яблок не канцерогенные...
В тот раз наша писательская организация проехалась аж до Бреста.
Одно за другим представали перед нами сёла, самые невзрачные из которых в
России могли бы нас лишь восхитить. Над многими населёнными пунктами возвы-
шались более чем выдающиеся строения, которые, как оказалось, «новые белорусы»
всё-таки предпочитают возводить там, где выпало им родиться.
—А потому что этим бизнесменам людей бояться незачем, потому что нормаль-
ному человеку среди своих жить лучше, чем абы где, — поясняли нам белорусские
наши коллеги вполне обыкновенными голосами.
Я вспомнил, как и меня в моём родном селе величали Иванычем только потому,
что вдовам плетни я поправил. А уж хозяевам этих дворцов ничего не стоит отщип-
нуть от себя денежку на то, чтобы своё родное село вымостить плиткою, и чтобы
сделали это местные мастера, а не гастарбайтеры, как в Москве. (Между гостиницей
«Москва» и Историческим музеем, перед которым я тоже когда-то трепетал, плитка
за одну зиму покоробилась такими буграми, каких ни в одном белорусском селе я не
увидел!) Или—чтобы не какому-нибудь средиземноморскому городу занавесить всё
море своею миллиардною яхтою, а дать немного на жизнь старухе-землячке и быть
собою довольным и себя ощутить воистину большим Иванычем, чем все Иванычи,
вместе взятые.
Пытаясь скрыть от всех своё очередное верноподданническое удушье к главе не
моего государства, всю дорогу я просидел, отвернувшись к окну, за которым жила-
была хоть и не моя, но всё ж таки драгоценная для меня Белоруссия.
Только жене я сознался, что являюсь тем редким типом человека, который наивыс-
шим и даже сладостным для себя благом считает возможность стать частью огромной
толпы, содрогающей планету приветственными криками в честь своего истинного
национального президента, лидера, вождя, монарха и хоть кого угодно, лишь бы сво-
его, такого, как я сам, только гораздо большего, чем я, более, чем я, настоящего...
Ну, разумеется, не совсем так это было. Жене я всего лишь сказал, что, мол, уже
невыносимо ощущать себя частью родной российской толпы, над которой прости-
рается абсолютная нравственная пустота.
И, напомнив обо всех тех известных нам из истории дикостях, в которые впадали
народы древние во времена такого же, как ныне у нас в России, нравственного раз-
ложения, с воодушевлением процитировал Хаммурапи:
—«Тогда-то меня, Хаммурапи, назвали по имени, дабы Справедливость в стране
была установлена, дабы погубить беззаконных и злых, дабы сильный не притеснял
слабого...» То есть высоких помыслов был не лишён даже этот царь, не знавший
Евангелия, не имевший возможности прочитать столько книг, сколько мы прочитали!
И почему я должен смиряться с этими современными либеральными гусеницами, у
которых и душа и мозг являются всего лишь придатками их желудка, почему я должен
какому-то ушлому Познеру поверить, что либералы поедают меня не от алчности, а
с некими очень уж прогрессивными намерениями?
—Тебе надо было родиться во времена толстовского Пьера Безухова, —утешила
меня жена.