109 / 162
109
ÄÎÍ_íîâûé 13/1
А случилось это после того, как отец вручил мне самодельный ящик с плотниц-
кими и столярными инструментами.
Но прежде, чем я этот воистину царский подарок от него получил, к нам зашла
баба Меланья и попросила моего отца вкопать ей новый присошек для калитки, по-
скольку старый сгнил и отломился. Отцу же надо было убегать по своим делам, так
что пообещал он присошком заняться либо вечером, если возвратится не затемно,
либо на следующий день.
А как только он из дома ушёл, я отправился к двору бабы Меланьи самолично.
Она уже орудовала тяпкой на своём огороде. Так что без её пригляда я выкопал яму
на глубину трухли от присошка старого, затем черенком лопаты утрамбовал землю
вокруг присошка нового, найденного в Меланьиной куче для дров. Затем, как это
делал отец, вытесал и вбил вплотную к присошку основу под пятку самой калитки.
Затем калитку поднял и петли её приколотил с помощью проходившего мимо деда
Яшки — уже дряхлого и потому с трудом понявшего, что двор бабы Меланьи я не
ломаю, а ремонтирую.
Баба Меланья, когда я её позвал принимать работу, заплакала. Отец тоже по
возвращении домой сходил к Меланьиному двору. Долго сопел носом. Из одной
прикреплённой к присошку петли гвозди как бы невзначай вынул и прибил её
заново, так, чтобы калитка «гуляла свободней». И много народу к нам подошло.
При этом мужчины, для пущей важности поплевав на ладони, вроде как пытались
вкопанный мной присошек изо всех сил пошатнуть, а женщины, поохав и поахав,
стали именовать меня исключительно Иванычем по примеру деда Яшки, который
тоже чувствовал себя героем, и во все последующие дни, пока ноги ему позволяли
выползать из дома, он, завидев бабу Меланью, охотно кричал ей: «Как там поживает
наша с Иванычем калитка?»
Но кроме бабыМеланьи жили на нашей улице другие вдовы. Одни, как Меланья,
в войну потеряли и мужей и сыновей, другие сыновьями обзавестись до войны не
успели. Так что в течение лета я все неприкаянные дворы и хатки обошёл, все их
плетни и садовые загородки выпрямил, всем ихним шатающимся скамейкам и табу-
реткам распорки к ногам прибил, а бабе Олёне даже поставил заплатку в полу сарая,
где стояла у неё корова.
Думаю, и Наполеона после всех его побед над Европой Париж не встречал с
таким восторгом, с каким встречала меня моя улица, когда я, важно пошмыгивая,
выходил со двора. «Вот, Иваныч идёт, всем Иванычам он будет Иваныч!» — до-
носились до моих ушей со всех дворов и ото всех колодцев восхищённые женские
голоса. А мужчины первыми со мною здоровались и приостанавливали даже самые
азартные свои разговоры. Так что если б я попросил у них закурить, то попервоначалу
они бы наперебой стали предлагать мне свою махорку и только задним числом бы
опамятовались. Даже мой суровый отец, запоздало обнаруживший, что его запасы
драгоценной сыромятной кожи почти ополовинены, только-то и спросил: «Неужели
ж я тебе отказал бы, если б ты по-человечески спросил у меня разрешения?» И я уже
не из страха, а из великодушия не стал ему объяснять, что с его разрешения свои
кнуты и уздечки я вынужден был бы изготовлять из самых коротющих и неудобных
обрезков. «Ну, ты, слава Богу, из баловства уже вырос», — смирился и отец, твёрдо
уверовавший, что я стану таким же, как он, рукастым.
И на следующий день я получил от него в личное пользование ящик с теми ин-
струментами, которым, конечно же, была у него более достойная замена, но очень
уж для меня драгоценный.
И, вопреки ожиданиям отца, оказавшийся в ящике столярный карандаш с необык-
новенно мягким и толстым грифельком пробудил во мне ещё и интерес к рисованию.
Так что всё, что у нас в школе затем появлялось в коридорах в виде стенгазет, досок