14 / 186
14
Людмила Малюкова «Я сердцем никогда не лгу»
го, ведь идёт совершенно не тот социализм, о котором я думал, а определённый и
нарочитый…Тесно в нём живому, тесно строящему мост в мир невиданный, ибо
рубят и взрывают эти мосты из-под ног грядущих поколений». Чувство разочаро-
вания в «революционном разбеге» приводит поэта к имажинистам, выступающим
против идеологии в искусстве, но за утверждение «образа-самоцели». Однако
привлечённый их внешней новизной, С. Есенин очень скоро поймёт, что природа
его образа, цели и задачи далеко не идентичны собратьям по перу. «Поэту всегда
нужно раздвигать зрение над словом, — утверждал он. — Мы должны знать,
что до наших образов двойного зрения: «Головы моей жёлтый лист», «Солнце
мёрзнет как лужа» были образы двойного чувствования: «Мария, зажги снега» и
«заиграй овражки», «Авдотья, подмочи порог». Это образы календарного стиля,
которые создал наш великоросс из той двойной жизни, когда он переживал свои
дни двояко, церковно и бытом». Такое обобщение поэта весьма примечательно:
оно формулирует его целенаправленность. «Дело не в имажинизме, — замечает
он. — Дело в моём сознании, преображении мира посредством этих образов».
Следует также заметить, что многие из них типа: «Ныне лошади луну выпили»
или «Золотою лягушкой луна/ Распласталась на тихой воде» имажинисты торже-
ствующе приписывали себе. Между тем, их сущность была непосредственным
порождением народного восприятия окружающих сил природы и связанного с
ним народного быта: луна отражалась в луже воды, лошади её выпивали – луна
исчезала, в тихую погоду очертания луны на воде напоминали распластавшуюся
лягушку. Очень скоро наметившийся разрыв между С. Есениным и имажи-
нистами перейдёт в глубокий барьер, вызывающий «отторжение» по самому
коренному нерву. «У собратьев моих нет чувства родины», — подведёт он итог
их коллективному сообществу.
1918 – 1922 Годы — время нарастания сложностей и противоречий в жизни
С. Есенина. К эпохальным разочарованиям прибавились и личные потрясения.
Он женится на З. Райх, но несмотря на рождение дочери и сына, семья рас-
падается. Вероятно, чтобы снять тяжесть психологического напряжения (и
немало всмотреться в «железную поступь» ещё невиданных сил на бескрайних
просторах России), он пускается в «бурное плаванье»: от Ташкента до Баку, не
один раз побывав и на легендарном Дону. Особенно памятным был его приезд
в донскую столицу в июле-августе 1920 г. по распоряжению Комиссара Про-
свещения А.В.Луначарского. С поэтами А. Мариенгофом и А. Колобовым он
жил в правительственном вагоне, посещал Новочеркасск и Таганрог, выступал
с чтением стихов в ростовском кинотеатре «Колизей». Позже названный «Буре-
вестником» (угол Садовой и Ворошиловского), в то далёкое время его зал вмещал
более 600 человек. По сообщениям местной прессы, на встречу с С. Есениным
он не мог вместить всех желающих. Под аккомпанемент внимающей тишины
поэт прочёл несколько новых стихотворений: «Сорокоуст», «Кобыльи корабли»,
«Исповедь хулигана», «Я последний поэт деревни». Их выбор был не случайным:
в них отразились и поиски образной выразительности, не лишённой воздействия
имажинистской условности («Не пропустит когтей лазурь/ Из пургового камня-
смрада»), эпатирующих выпадов, но и тот обострённо страстный надрыв, который
рвался из надломленной души, потрясённой революционным беспределом («Русь
моя, кто ты? Кто? Чей черпак в снегов твоих накипь? На дорогах голодным ртом
/ Сосут край зари собаки»). И что не менее характерно — определился его не-
преодолимый разлад между тем, что «душу облекает в плоть» и тем хаотически