12 / 186
12
Людмила Малюкова «Я сердцем никогда не лгу»
шет ветер по равнинам,/ Рыжий ласковый ослёнок», «И вызванивают в чётки /
Ивы — кроткие монашки». Дух крестьянской избы и двора были воссозданы
органически, с огромным знанием хозяйского обихода («В хате», «На плетнях
висят баранки»), а образ Руси, во всём её неистовом цветении, буйстве красок и
«многозвонности», предстал ярко и самобытно. К тому же и лирический герой
заявлял о себе необычно и «разнолико»: поклоняющемся кресту, монастырским
жителем, иноком, прохожим странником и т.д. Но не это было в нём главным.
Покоряло великое преклонение перед природным миром и неотъемлемое един-
ство с ним: «Счастлив, кто в радости убогой,/ Живя без друга и врага,/ Пройдёт
просёлочной дорогой,/ Молясь на копна и стога». В наше тектоническое время
невольно возникает вопрос: столь прочной оказалась эта образная система
С.Есенина, воспринятая из народных глубин, и имела ли она непосредственных
преемников? Вести речь о поэзии последних двух десятилетий в этом плане,
едва ли есть резон: так всё в ней смешалось, надломилось и разлетелось. Но
несомненно одно: эта есенинская традиция отразилась в творчестве поэтов
«сельской ориентации»: Н. Рубцова, А. Прасолова, С. Дрофенко, В. Соколова,
Н. Тряпкина, В. Казанцева. У Н. Рубцова читаем: «плачущий ветер — дитя», «у
зарницы чистым полотенцем/ Свисает радуга с небес», а природа «Как человек
богоподобный,/ Внушает в гибельной борьбе/ Пускай не ужас допотопный,/ Но
поклонение себе»; у В. Казанцева: «В небе – древо ветвистое,/Древо видение/
Полыхнуло, рассеялось,/ Сердце прожгло./ И остались взлетевшие / Оцепенело/
Кисти рук, обожжённые до черноты».
Такая образная система С. Есенина органически сопрягалась с народными
поверьями, приметами, загадками, своеобразным переложением народных песен,
частушек, с библейскими образами, их интерпретацией и церковным словарём.
В них было столько жизненной энергии, света, покоряющего чувства любви и
грусти о скоротечной непреодолимости человеческого бытия, что такой поэзией
нельзя было не плениться. Позже в автобиографических заметках поэт напишет,
что «от религиозных стихов и поэм с удовольствием бы отказался, но они имеют
большое значение как путь поэта до революции». В смысле «формального раз-
вития», заметит он, «теперь всё больше тянет его к Пушкину», к традиционному
стиху. Тем не менее, открытая им в поэзии народная система образов останется
до конца в его творчестве, совершенствуясь и обогащаясь. Вот некоторые приме-
ры его поздней поэзии: «Золотою лягушкой луна/Распласталась на тихой воде»,
«Хорошо под осеннюю свежесть –/Душу-яблоню ветром стряхнуть», «Только
будут колосья-кони/ О хозяине старом тужить», «О, если б прорасти глазами, как
эти листья, в глубину!», «Потому что тот старый клён /Головой на меня похож.
С петербургского периода начинается шумная слава С. Есенина. Его пу-
бликуют самые престижные издательства. А. Блок, А. Белый, С. Городецкий,
Иванов-Разумник дают ему высокие оценки. Аристократические салоны охотно
приглашают не только послушать его «духмяные стихи», но и посмотреть на
облик поэта «от земли». И здесь было немало бутафорского, ряженного под
«крестьянского Леля», искусного пения под аккомпанемент гуслей и рязанского
говора. Однако это «подстраивание» под элитного слушателя оставалось лишь
внешним действием. Слова А. Блока о том, что «сейчас в литературе нужно быть
особенно осторожным», чтобы «не наделать ошибок», становилось для С. Есе-
нина своего рода предупреждением. Своей лирической музе он оставался верен
и неизменен. Даже на предложение полковника Ломана, от которого зависела его