99 / 184
99
ДОН_новый 15/1-2
на четвёртые сутки, когда я был уже далеко от проклятого лагеря, поймали
меня. Собаки сыскные шли по моему следу, они меня и нашли в некошеном
овсе. На заре побоялся я идти чистым полем, а до леса было не меньше
трёх километров, я залёг в овсе на дневку. Намял в ладонях зерен, пожевал
немного и в карманы насыпал про запас и вот слышу собачий брех, и мо-
тоцикл трещит… Оборвалось у меня сердце, потому что собаки всё ближе
голоса подают. Лёг я плашмя и закрылся руками, чтобы они мне хоть лицо
не обгрызли. Ну, добежали и в одну минуту спустили с меня всё мое рванье.
Остался в чём мать родила. Катали они меня по овсу, как хотели, и под конец
один кобель стал мне на грудь передними лапами и целится в глотку, но пока
ещё не трогает.
На двух мотоциклах подъехали немцы. Сначала сами били в полную волю,
а потом натравили на меня собак, и с меня только кожа с мясом полетели
клочьями. Голого, всего в крови и привезли в лагерь. Месяц отсидел в карцере
за побег, но всё-таки живой… живой я остался!..
Тяжело мне, браток, вспоминать, а ещё тяжелее рассказывать о том, что
довелось пережить в плену. Как вспомнишь нелюдские муки, какие пришлось
вынести там, в Германии, как вспомнишь всех друзей-товарищей, какие по-
гибли, замученные там, в лагерях, — сердце уже не в груди, а в глотке бьётся,
и трудно становится дышать…
Куда меня только не гоняли за два года плена! Половину Германии объехал
за это время: и в Саксонии был, на силикатном заводе работал, и в Рурской
области на шахте уголёк откатывал, и в Баварии на земляных работах горб
наживал, и в Тюрингии побыл, и черт-те где только не пришлось по немецкой
земле походить. Природа везде там, браток, разная, но стреляли и били на-
шего брата везде одинаково. А били богом проклятые гады и паразиты так,
как у нас сроду животину не бьют. И кулаками били, и ногами топтали, и
резиновыми палками били, и всяческим железом, какое под руку попадётся,
не говоря уже про винтовочные приклады и прочее дерево.
Били за то, что ты — русский, за то, что на белый свет ещё смотришь, за
то, что на них, сволочей, работаешь. Били и за то, что не так взглянешь, не так
ступнёшь, не так повернёшься. Били запросто, для того чтобы когда-нибудь
да убить до смерти, чтобы захлебнулся своей последней кровью и подох от
побоев. Печей-то, наверное, на всех нас не хватало в Германии.
И кормили везде, как есть, одинаково: полтораста грамм эрзац-хлеба по-
полам с опилками и жидкая баланда из брюквы. Кипяток — где давали, а
где нет. Да что там говорить, суди сам: до войны весил я восемьдесят шесть
килограмм, а к осени тянул уже не больше пятидесяти. Одна кожа осталась на
костях, да и кости-то свои носить было не под силу. А работу давай, и слова
не скажи, да такую работу, что ломовой лошади и то не в пору.
В начале сентября из лагеря под городом Кюстрином перебросили нас,
сто сорок два человека советских военнопленных, в лагерь Б-14, неподалеку
от Дрездена. К тому времени в этом лагере было около двух тысяч наших.
Все работали на каменном карьере, вручную долбили, резали, крошили не-
мецкий камень. Норма —четыре кубометра в день на душу, заметь, на такую
душу, какая и без этого чуть-чуть, на одной ниточке в теле держалась. Тут