102 / 184
102
Михаил Шолохов «Судьба человека»
Наливает мне комендант третий стакан, а у самого руки трясутся от смеха.
Этот стакан я выпил врастяжку, откусил маленький кусочек хлеба, остаток
положил на стол. Захотелось мне им, проклятым, показать, что хотя я и с
голоду пропадаю, но давиться ихней подачкой не собираюсь, что у меня
есть своё, русское достоинство и гордость и что в скотину они меня не пре-
вратили, как ни старались.
После этого комендант стал серьёзный с виду, поправил у себя на груди
два железных креста, вышел из-за стола безоружный и говорит: «Вот что,
Соколов, ты — настоящий русский солдат. Ты храбрый солдат. Я — тоже
солдат и уважаю достойных противников. Стрелять я тебя не буду. К тому
же сегодня наши доблестные войска вышли к Волге и целиком овладели
Сталинградом. Это для нас большая радость, а потому я великодушно дарю
тебе жизнь. Ступай в свой блок, а это тебе за смелость», — и подаёт мне со
стола небольшую буханку хлеба и кусок сала.
Прижал я хлеб к себе изо всей силы, сало в левой руке держу и до того
растерялся от такого неожиданного поворота, что и спасибо не сказал, сделал
налево кругом, иду к выходу, а сам думаю: «Засветит он мне сейчас промеж
лопаток, и не донесу ребятам этих харчей». Нет, обошлось. И на этот раз
смерть мимо меня прошла, только холодком от неё потянуло…
Вышел я из комендантской на твёрдых ногах, а во дворе меня развезло.
Ввалился в барак и упал на цементованный пол без памяти. Разбудили меня
наши ещё в потёмках: «Рассказывай!» Ну, я припомнил, что было в комендант-
ской, рассказал им. «Как будем харчи делить?» — спрашивает мой сосед по
нарам, а у самого голос дрожит. «Всем поровну», — говорю ему. Дождались
рассвета. Хлеб и сало резали суровой ниткой. Досталось каждому хлеба по
кусочку со спичечную коробку, каждую крошку брали на учёт, ну, а сала, сам
понимаешь, только губы помазать. Однако поделили без обиды.
Вскорости перебросили нас, человек триста самых крепких, на осушку бо-
лот, потом—в Рурскую область на шахты. Там и пробыл я до сорок четвертого
года. К этому времени наши уже своротили Германии скулу набок, и фашисты
перестали пленными брезговать. Как-то выстроили нас, всю дневную смену,
и какой-то приезжий обер-лейтенант говорит через переводчика: «Кто служил
в армии или до войны работал шофёром, — шаг вперёд». Шагнуло нас семь
человек бывшей шоферни. Дали нам поношенную спецовку, направили под
конвоем в город Потсдам. Приехали туда, и растрясли нас всех врозь. Меня
определили работать в «Тодте» — была у немцев такая шарашкина контора
по строительству дорог и оборонительных сооружений.
Возил я на «оппель-адмирале» немца инженера в чине майора армии. Ох,
и толстый же был фашист! Маленький, пузатый, что в ширину, что в длину
одинаковый и в заду плечистый, как справная баба. Спереди у него над во-
ротником мундира три подбородка висят и позади на шее три толстючих
складки. На нём, я так определял, не менее трех пудов чистого жиру было.
Ходит, пыхтит, как паровоз, а жрать сядет — только держись! Целый день,
бывало, жует да коньяк из фляжки потягивает. Кое-когда и мне от него пере-