168 / 224
168
«Óæàñîì ðàçúÿâøèõñÿ âðåì¸í...»
народа и России. Скорбным лейтмотивом звучит лирическое отступление о
бесчисленных жертвах русских воинов на западных рубежах: «На границах
горькая разгоралась в тот год страда: лапала смерть работников, и не одна
уж простоволосая казачка отпроща-лась, отголосила по мёртвому… Ложи-
лись родимые головами на все четыре стороны, лили рудую казачью кровь
и, мёртвоглазые, беспробудные, истлевали под артиллеристскую панихиду в
Австрии, в Польше, в Пруссии… Знать, не доносил восточный ветер до них
плача жён и матерей. Цвет казачий покинул курени и гибнул там в смерти,
во вшах, в ужасе».
Картины боя в романе воссозданы масштабно и динамично. В то же
время они запечатлены психологически тонко, обжигающе беспощадно.
Как правило, их детали поражают глубокой и точной запечатлённостью.
Это проявляется и в схваченных, словно на лету, портретах воюющих. Так,
например: Степан Астахов во время боя «отмахивал шашкой, вьюном вер-
телся в седле, оскаленный, изменившийся в лице, как мертвец», у Прохора
Зыкова «перекошен рот и вылезшие из орбит телячьи глаза», запечатлен и
его «дикий нечеловеческий крик» раненого и выбитого из седла, у Григория,
ворвавшегося в гущу боя, «в середине грудной клетки, словно одубело то,
что до атаки суетно гоняло кровь», он ничего не чувствовал, «кроме звона
в ушах», у казака Иванкова «кривые судороги сводили посеревшее лицо».
Эпизоды войны поражают невиданной жестокостью. Газовая атака воспри-
нята через сознание много повидавшего Валета; её последствия ужаснули
его: под деревом стоял отравленный газом мёртвый солдат, «в нескольких
местах отравленные лежали копёшками, иные застыли, сидя на корточках,
другой — засунув в рот искусанную от муки руку». Изображая картины
боя, автор порою не выделяет ни своих, ни чужих, акцентируя внимание на
противоестественности войны, как античеловеческого явления: «Озверев от
страха, казаки и немцы кололи и рубили по чём попало: по спинам, по рукам,
по лошадям и оружию… Обеспамятевшие от смутного ужаса лошади нале-
тали и беспокойно сшибались». Движение полков сравнивается с ползущими
гусеницами, развернувшийся фронт — с «неподатливой гадюкой», казаки
въезжают на чужую территорию «хищниками» («так в глубокую зимнюю
ночь появляются около жилья волки»), свежевырытые окопы противника
похожи на «логово», в котором «кишели люди», колыхающиеся пики казаков
— на оголённые подсолнечные будылья.
М. Шолохов передаёт целую симфонию разноречивых звуков, связанных
с околобоевой обстановкой: идут казачьи сотни в звенящей тишине, звякают
стремена, скрипят и хрустят сёдла, раздаётся мерный стук копыт, голоса
похожи на скрип арбы. Но вот разворачивается бой, и другие — омерзитель-
ные — звуки разрывают пространство («Глухо ухнула земля, распласталась
под множеством копыт… Первая сотня взвыла трясучим колеблющимся
криком, крик перенесло к четвёртой сотне. Лошади в комья сжимали ноги
и пластались, кидая назад сажени… Пулемёт без передышки стлал над
головами казаков разбегающийся визг пуль»). Бой закон-чился, и звуковая
гамма меняется: пленные австрийцы «бежали скученным серым стадом, и
безрадостно-дико звучал стук их окованных ботинок». Более того, в ро-мане
постоянно подчёркивается противоестественность войны самой сущности
природы. Прибыв во фронтовую полосу, Григорий Мелехов замечает, как
«вызревшие хлеба топтала конница, на полях легли следы острошилых под-