167 / 224
167
ÄÎÍ_íîâûé 14/3-4
зачнут народ крушить —и до дедов доберутся…Война будет —нас опять на
усмиренья будут гонять. — Будя! Пущай вольных нанимают, а нам, кубыть,
и совестно». Но это многоголосье разрывают выкрики казацкой спеси: «Я
их, мужиков, в кр-р-ровь! Знай донского казака!»
Приём зеркального отражения, который вводит М. Шолохов в изображе-
нии войны, даёт возможность донести, как одно и то же событие отзывается
в настроениях и судьбах самых различных слоёв российского населения.
Преамбула такого варьирования берёт начало в первой книге третьей части
раздела четвёртого. В нём воссоздан общий портрет отношения к войне в по-
лифонических отзывах: лиц нет, есть только определённые группы людей.
Красные составы увозят казаков к русско-австрийской границе. Разговоры
о войне (какие, — не конкретизировано), но песни поют, как всегда, те же
—монархические, чаще всего «Всколыхнулся, взволновался/ Православный
Тихий Дон./ И послушно отозвался/ На призыв монарха он». На станциях «лю-
бопытствующе-благоговейные взгляды, щупающие казачий лампас», рабочий
люд, «ещё не смывший густого загара», женщины, махающие платочками,
улыбающиеся, бросающие папиросы и сладости, газеты «захлёбываются
воем» — над всем нависает грозное слово «Война!», которое ещё до конца
не осознаётся. И только один пьяненький старичок-железнодорожник вы-
сказывает убийственно откровенную реплику: «Милая ты моя… говядинка!»
— И долго укоризненно качает головой.
В романе развенчивается казённое представление о подвиге. В начале
он связывается, как будто, с именем, случайно увенчанного лаврами казака
Крючкова, по прозвищу «Верблюд», любимца командира сотни и объекта
насмешек казаков, с которым в бою рядом дрались не менее героически и
другие казаки (Астахов, Иванков). Но Георгия по реляции получил только
Крючков. Отосланный вскоре в штаб дивизии, остальные три креста он по-
лучил лишь за то, что на него приезжали посмотреть влиятельные дамы и
офицеры. Окончательный приговор такого рода подвигу выражен в авторском
обобщении: «А было так: столкнулись на поле смерти люди, ещё не успевшие
наломать рук на уничтожении себе подобных, в объявшем их животном ужасе
натыкались, сшибались, наносили слепые удары, уродовали себя и лошадей
и разбежались, вспугнутые выстрелом, убившим человека, разъезжались,
нравственно искалеченные, это называлось подвигом».
Между тем в «Тихом Доне» мы не найдём авторской формулы истинного
подвига. Он выявляется в непосредственных действиях и поступках в ходе
жестоких боёв. Но таких примеров, как поступок раненого Григория Меле-
хова, спасающего умирающего полковника, за что он был награждён Геор-
гиевским крестом, в романе немного. Народ, ввергнутый в жестокий омут
кровопролитных сражений, о подвиге не рассуждает. Лишь ради подвига из
блестящего Петербурга на фронт рвётся монархист Е. Листницкий, охва-
ченный романтическими представлениями о патриотизме. В письме к отцу,
бывалому генералу, он пишет: «Парады, встречи, караулы—вся эта дворцовая
служба набила мне оскомину. Приелось всё это до тошноты, хочется живого
дела и... если хотите—подвига. Еду на фронт. Прошу вашего благословения».
Но Листницкий — потомственный представитель офицерской касты и мера
его духовного менталитета у автора другая. Боль М. Шолохова обращена к
народу, бесславно гибнущему на чужеродных полях сражений. Этим объ-
ясняется его негативное отношение к войне, развязанной не в интересах