62 / 160
62
Î ñóáúåêòàõ, ïàíòåîíå è «âîèñòèíó æåñòîêîì âåêå»
переиграл Славик Колупаев, поставив историю города на службу собственной
персоне объявлением героями: Кукуй-Прискокова «за яркие и смелые инициа-
тивы в руководстве городом и за сооружение Пантеона», Костю Моцарта, по-
рвавшего с народными традициями и превратившегося в «заморского попугая»,
за певческий дар мирового масштаба, а день смерти Гриньки Вертия, укравшего
дочь турецкого султана и умершего от водки, объявил Днём семьи. Выше всех
в этом созвездии поднялся Дрюня — «популярный тип из народных глубин».
Экскурсовод, демонстрируя его живого, тут же объявляет «святым рыцарем» и
«покровителем бедных и страждущих». На этой волне популяризации коммер-
ческая машина рабоает безотказно: в честь Дрюни щедро продаются красочные
альбомы, книги, каталоги. А скульптор «увековечивает» его широкую натуру:
вот он — отец мэра! Изощрённый ум Славика измышляет даже международный
кошачий форум, на котором во время боя некоторые коты «голосами превзошли»
самого Лучано Паваротти.
Однако не диапазон звучания важен для автора (ирония его понятна), а то
допущение, в результате которого так изуверски «распинают» природу, делая её
заложником человеческого корыстолюбия. Между тем, такими зрелищами, при-
влекая народ, власть манипулирует его гражданскими чувствами. Один из персо-
нажей в своей притче замечает: «А то правда, что за тыщу лет народ очумел от
учителей и народников». Перед боями загряжцы «испытывали необыкновенный
прилив патриотизма». А во время баталий «стадион ревел, вопил, топал, трибуны
скандировали: «Ко-лу-па-ев!» Но разве не слышится в этой затее авантюрная
ловкость игры бессмертного Остапа Бендера, сулившего узколобым участникам
шахматного клуба г. Васюки международный реванш, тем самым подогревая их
легковесный патриотизм? Не осквернение ли национального, знакомого по «та-
раканьим бегам» в гениальной пьесе «Бег» М. Булгакова, ощущается здесь? Так
или иначе, но сатирическое воспроизведение, доведённое подчас до гротеска, в
романе В. Воронова впечатляет и вызывает чувство горечи за несовершенство
гражданского сознания народа. И, как ответ на его заблуждение и доверчивость,
звучит ирония автора: «И не коты, а мэр был победителем на этом празднике».
И всё-таки, где-то на уровне традиции, не погасла в народе мудрость, не
исчезло здоровое начало отличать истинное от ложного. О памятнике живому
Дрюне в народе говорят: «Поставили чугунок на площади и цветов навалили.
А живой человек на паперти с кружкой сидит. Сынок, председатель Загряжска,
Колупай, на спине отца в председатели вылез. Глаза бессовестные водкой залил,
и не видит, что отец на кладбище, как собака живёт…Проклятые, чтоб у вас очи
повылазили! Прости меня, господи…»
Панораму градоначальников завершает «грядущий» мэр—Вася Пучеглазов,
тайный сын Андрея Качуры, уникальный мальчик, разработавший программу
общественного устройства. Характерен его портрет: большая породистая го-
лова и «что-то от отца, доверчивое, телячье». Но он уезжает учиться в Лондон.
Вероятно, «большая голова» и «доверчивое, телячье», не те качества, которые
способны перестроить судьбу России.
Несомненно, В. Воронов художник-реалист: пишет без отстранения, «пря-
мым чувством жизни». Он не идеализирует массы и отчётливо представляет, к
чему ведёт безвластие, и чем заканчивается российское долготерпение. Когда в
августе 1991 года возник в стране всеобщий развал, богатейший регион России
— Загряжск уподобился тоталитарному «гуляй-полю», на котором бесчинство-