59 / 160
59
ÄÎÍ_íîâûé 14/1
по узкой полоске асфальта «горбатый джип», а внизу по тополёвой леваде рас-
положился цыганский табор: дымится костёр, пасутся стреноженные кони, в
воде визжат цыганки, двое цыган тянут бредень. И тут же автор вставляет свою
оценку: «Было в этом что-то сказочно-древнее, стихийное, как ветер и солнце».
«Как метки, на огромном циферблате» стоят в заводях редкие лодки рыбаков, а
в небе «чертит голубизну серебристый самолётик». Фешенебельный автомобиль
сворачивает с дороги прямо к древнему роднику с деревянной часовенкой, где
люди умываются, пьют целебную воду, как и много веков назад. А вот один из
героев, Андрей Качура, проходя по старинному кладбищу, останавливается возле
угловатого валуна с корявой надписью «Казак Вертий, зять турецкого султана.
Умер 33-х лет от водки. Год 1480…» И сейчас же разговор переключается: а
нынче «не те, конечно, казаки… Поди заставь кого-нибудь из загряжцев сесть
на вёсла и через Чёрное море — в Босфор! Да он, слабак, до хутора Рогожкина
не дотянет. Нету таких, как казак Вертий…»
Между тем, романы В. Воронова и глубоко интеллектуальны: постоянно в его
художественный мир врываются разноплановые пласты национальной культуры.
Классика разлита всюду. Она и в реминисцировании безответного гоголевского
вопроса («Где край и что конкретно человеку нужно... Кто-нибудь даст ответ?
Никто не даёт ответа»), и в обращении к философскому афоризму Достоевского
(«Смирись, гордый человек»), и в идее «допотопного» ужаса онтологического
стихотворения Ф. Тютчева «Silentium», и в ироническом подтексте вскрываю-
щем невежество персонажа, как например, в мистификации актёра Окунутова
пушкинской строки «Но я другому отдана…» («Но я другому отдалась»)…
Без всех этих отмеченных особенностей, как впрочем, и без ряда других,
романы В. Воронова и представить трудно. В них «квинтэссенция» его знаний и
представлений. Но кто же их герой, к которому тянутся сюжетные линии и вокруг
которого завязываются конфликты? Если одним словом, — народ, живущий на
Дону в легендарном Загряжске. Но сквозь этот неизвестный читателю город от-
четливо проступают контуры станицы Старочеркасской. Его состав неоднороден,
разноречив и изменчив. В центре — судьба казачества, в которой отразилась и
судьба всей России последних двух десятилетий, что, несомненно, весьма сложно
«ухватить», ещё труднее обобщить, т. к. то новое, что ещё не устоялось, клокочет
и рвётся на каждом шагу. И только диву даёшься, как вероломное время изменяет
человека, расправляется с ним, словно с «винтиком» истории, то бросая на самое
дно, то поднимая на гребень капризной фортуны. Впрочем, подъём этот нередко
для человека губителен, т. к. облечённый властью в экстремальных обстоятель-
ствах он не справляется с ней, становясь монстром, ловким приспособленцем,
меняющим своё обличье в угоду своенравной мамоне.
Очень сложную проблему—власть и народ—поднимает В. Воронов. Создан-
ная нашим тектоническим временем, она, несомненно, требует глобального фило-
софского осмысления. В связи с этим сошлюсь на размышления глубочайшего
мыслителя минувшего века С. Булгакова. «Государство есть в нас, — утверждал
он, — и потому только существует вне нас, иначе бы без этого предположения
существование власти было бы совершенно непостижимым чудом, и государство
было бы всегда побеждаемо анархией,.. из анархии никогда не родилось бы госу-
дарство». Определённые принципы гражданственности и морали, отработанные
веками, генетически свойственны каждому народу, органически живут в нём,
направляют и организовывают. Когда они разрушаются, внутренняя энергия,