80 / 162
80
Íåèçáåæíîñòü
многие невзгоды, и она перенесла многие, а ведь ей пришлось пережить деда почти
на двадцать лет.
Все эти сведения точные, и, может быть, поэтому я излагаю их так скупо и бес-
цветно. Они не оставляют простора для воображения, сомнений и предположений.
Легендарную шубу я собственными глазами видел. Много лет пролежала она в
сундуке в нафталине, скорее как предмет гордости, чем предмет одежды, и сгинула
во время войны, то ли в пламени, то ли в чужие руки попала – не помню. Сгинула, и
забыли о ней. Не до шубы было... И рязанское наше происхождение все в Вербовом
подтвердили, когда и мне пришлось на родине, от немцев спасаясь, побывать. Говорю
«родине», потому что именно этот невыразительный степной край, способный на-
гнать на другого почти уныние, особенно в серую осеннюю пору, в моей душе всегда
вызывает чувство особое, и, не скрою, именно там хочу быть похороненным, а не в
городе, в котором родился, на гигантском, ощетинившемся, подобно зубам дракона,
обелисками, уже обречённом на снос кладбище, где равнодушные машины с утра до
ночи роют впрок могилы, с каждым днём приближаясь к жилым кварталам, отчего
жители уже шутя делят свой район на жилой и нежилой массивы.
Но довольно о кладбищах. Признаться, не люблю я их, и непонятно мне стремле-
ние в памятниках людей продлевать. Как говорится, уходя, уходи и не мозоль глаза
зевакам, любителям даты на могилах пересчитывать с глупыми вздохами – «смотри,
какой молодой, ему бы жить да жить!». Вздыхает такой дурак и не ведает, что час
назад у него в животе первый метастаз появился.
Пока жив, о живом... О жизни в её странных проявлениях, когда нелепый случай
судьбы целых поколений определить может. Ведь сыграй эта рязанская помещица
получше или достанься ей лишний козырь при сдаче, смотрел бы я, на юг проезжая,
равнодушно из окна вагона на степь, прославленные рязанские красоты вспоминая,
а теперь наоборот: подходит поезд к Рязани, только и интереса – опаздываем или
нет, поскорей бы проехать... Ибо земля эта, справедливо великим поэтом воспетая,
уже не родная мне, а одна из многочисленных прародин, потому что Рязанщине
предшествовали наверняка земли киевские или даже дунайские, а то и азиатские
степи, – в роду у нас татарка была, – и так до бесконечности, до неведомой науке
прапрародины всех людей. Да и до людей что-то было, если эволюционистам верить,
и, может быть, потому нас не только дальние земли, но и моря и океаны волнуют,
что они-то и есть начало из начал, и рыбы, на которых мы губительные сейнеры
напускаем, всего лишь братья наши малые, которым не повезло в млекопитающие
выбиться, на земле устроиться.
Так уж получилось, что избрал я родину матери и деда своей родиной и о родном
доме толкую, хотя дом этот, если быть формально точным, малой семье нашей, то есть
отцу и матери, совсем не принадлежал. У них была своя квартирка в другой части
города, почти в центре, – две крошечные комнатки, всего-то восемнадцать метров
на круг. Причём в одной хоть окно на улицу было, а в другой всего лишь «фонарь»,
стеклянный колпак над крышей, который зимой снегом заносило. В этой квартире,
в асфальтовом дворе с мусорными ящиками, часть моего детства тоже прошла, но
часть унылая, без солнца и деревьев, и понятно, что всегда я рвался в дом дедовский
и его по-настоящему своим считал.
«Городской» мой дом тоже, между прочим, существует, но сердце не трогает, и,
проходя мимо, я удивляюсь, что жил в нём, и не верится, что улица, на которой он
стоит, была первым, хотя и бессознательным ещё впечатлением, знакомством с ми-
ром, в котором предстояло жить. А ведь это тоже факт достоверный.
Часы из вселенной
Меня везли на извозчике, плотно закутанного в жёлтое атласное одеяло, стёган-
ное в крупную клетку. Шла вторая неделя моей жизни, начинался апрель, рессоры