81 / 162
81
ÄÎÍ_íîâûé 13/1
пружинили, подбрасывая экипаж на неровном булыжнике, недавно освободившемся
от грязного талого снега, и чёрные акации в два ряда тянулись между мостовой и
домами. В этих запущенных, в основном в один-два этажа, домах до революции
жили купцы, чиновники, а теперь люди самые разные, получившие ордера на ком-
наты и квартирки в некогда частных, принадлежавших «эксплуататорам» зданиях.
Впрочем, кое-что частное ещё существовало, в том числе и клиника, где я появился
на свет в вечерний час, когда день сменялся одинаковой по времени ночью. Клиника
принадлежала известному в городе акушеру Гринбергу, и день весеннего равноден-
ствия выдался там тяжёлым. Потом, когда я вырос, мать вспоминала, что из трёх
родившихся мальчиков у одного оказалась заячья губа, у другого волчья пасть (что
это такое, я долго не мог понять, но было страшно), а сам я выжил чудом. Гринберг
прямо спрашивал у отца, ждавшего в приёмной, кого спасать – мать или ребёнка,
и мать в полубеспамятстве якобы слышала этот разговор и повторяла непрерывно:
«Спасите ребёнка... спасите ребёнка...» Меня долго окунали в вёдра с горячей и хо-
лодной водой поочерёдно, пока я не пискнул, и тогда измученный Гринберг поднял
ребёнка над головой и воскликнул радостно: «Красавец мальчишка!» Что, разумеется,
не было правдой, но мать услыхала и, счастливая, потеряла сознание, а я до сих пор
не знаю, благодарить ли мне Гринберга.
Обо всём этом я, конечно, не знал, выглядывая из ватной упаковки, когда ехал на
извозчике по Тургеневской. А впрочем, может быть, ещё Сенной. Вообще-то улица
эта Тургеневской называлась изначально, но в конце века на ней построили замеча-
тельный для своего времени публичный дом, который приобрёл в городе заслуженную
известность. Многие уважаемые люди захаживали сюда и потом оживлённо обмени-
вались острыми впечатлениями, полученными «у Тургенева». Подобное опошление
имени писателя, воспевшего чистую любовь, вызвало законное возмущение газеты
«Южная волна», и она резко поставила вопрос о надругательстве над памятью...
Городским властям пришлось принять меры, и улицу переименовали в безликуюСен-
ную, благо в дальнем её краю начинался пойменный луг, где обыватели косили сено
для домашней живности. Так Сенная и просуществовала до конца двадцатых годов,
когда позорное прошлое дома с амурами на фронтоне забылось и в бывших номерах
поселились служащие дорпрофсожа. Доброе имя классика было восстановлено, но
жители, теперь уже по привычке, часто вместо Тургеневской говорили Сенная, и
когда я подрос, то не раз слышал это слово; ушло оно из обихода только после войны,
тогда же покрылась забвением история переименования улицы, хотя знаменитый дом
ввиду своей особой прочности и перенаселённости просуществовал гораздо дольше.
Его даже хотели причислить к памятникам архитектуры, вопреки непристойному
возникновению, однако в конце концов снесли, уже в конце семидесятых годов, и
поставили на его месте шестнадцатиэтажную кооперативную башню с красивым
названием «Изумруд», в котором живут в основном торговые работники.
Но наша квартира была не в особняке, а в бывшем доходном доме в три этажа с
жилым подвалом. Дом образовывал замкнутый квадрат с двором-колодцем, в кото-
рый мы и въехали через арку-проезд. Отсюда меня понесли по железной наружной
лестнице на третий этаж.
Произошло это за девять лет до того, как деда в красном гробу вынесли из дома
одноэтажного и положили в обыкновенные дроги, чтобы отвезти на кладбище. Ма-
шинами тогда ещё редко пользовались – хоронили не спеша, шли пешком за гробом,
последний долг отдавая. Лошадь под дугой напряглась – два дня лил непрерывный
дождь, и улицу развезло, да и двигаться нужно было в гору, – телега дрогнула, и голова
деда подпрыгнула на подушечке. Капли дождя падали ему на лицо, и казалось, что
дед плачет и слёзы стекают по щекам. Так мне показалось, мальчишке, и я ничего в
этом удивительного или символического не увидал: деда везли хоронить, и все вокруг
плакали, почему же и ему не заплакать? Посовещавшись, взрослые решили накрыть