121 / 162
121
ÄÎÍ_íîâûé 13/1
— Без тебя я радио попробовал включить, а в нём, наверно, проводок отошёл...
Тоже ведь умолкло! — пожаловался он и улёгся на свою лавку.
В тишине я впервые по-настоящему разглядел на простенке широкую да чёрную
тарелку радио, увидел давно поржавевшие, но пока ещё бойкие ходики, увидел фо-
тографии за мутными стёклами рам, затем увидел сиротливый цветок «семейной
радости» на подоконнике, ножнуюшвейную машинку «Зингер», лежанку, накрытую
для красоты цветастым лоскутом ткани...
Пучок света сочился сквозь щель между занавесками, укромно рассекал комнату
пополам и упирался в цветастое покрывало на лежанке...
И так же укромно сопел уснувший Максимыч...
И три красных пасхальных яичка лежали на столе точно так же, как и Максимыч
на своей лавке...
Лишь меленькие цветочки «семейной радости» сами собою, ни к чему не прича-
стно, розовели на подоконнике...
Я впервые в своей жизни сидел смирно и тихо, даже не пытаясь понять, зачем сижу,
долго ли вот так буду сидеть и смогу ли прожить всю свою жизнь, вот так сидючи...
...Через сколько-то лет, когда Максимыча уже не стало, я вспомнил и ходики, и
покрывало на лежанке, мерцающее под тонким и прямым лучом...
И показалось мне, что если я сумею написать о том, как когда-то тихонечко сидел
я рядом со спящим Максимычем и глядел на лучик света, то это будет самый драго-
ценный в мире рассказ.
Почему самый драгоценный — не знаю.
Но до сих пор рассказ этот у меня не получился, хотя его написать пытался я много раз.
Но зато всегда, как только я присаживаюсь к столу вспоминать об укромном
лучике, то сразу же словно бы погружаюсь в сладкую и счастливую дрёму. И всё
житейское, что душу маяло, тут же забывается.
А иногда мне кажется, что если б однажды рассказ этот у меня получился, то
ничего другого я бы уже не написал. Потому что ушла бы та самая тихая и светлая
тайна из жизни, бесконечно разгадывая которую мы вдруг начинаем понимать мно-
гое прочее, — то, о чём, может быть, никогда и не задумываемся.