139 / 224
139
ÄÎÍ_íîâûé 14/3-4
ещё одно, сообщаются они ямами-трубами, и люди, провалившиеся в эти ямы,
исчезают бесследно — сильное течение волочит их между днами, а найти
вторую такую яму в мутно-чёрной воде и выбраться — дело безнадёжное.
Даже водолазы не рискуют. Но это уже из области местных легенд, в общем-
то, правдоподобных, но сержанты рассказывали, что летом купаться в реке
курсантам строжайше запрещено. Были, мол, уже случаи…
На дороге жидкая, чёрная грязь от растаявшего снега, и мы хлюпаем
сапогами по этой грязи — в строю дороги не выберешь, только сержант
Малухин позади взвода в одиночестве вышагивает змейкой, словно слалом
исполняет—с камешка на камешек, —у него сапожки новенькие, хромовые,
надраенные, хоть смотрись, не то, что наши кирзачи. А мне на его сапожки
смотреть противно.
Был у меня с ними случай. Ещё в первые дни службы определили мне
место для сна на втором ярусе коек, а на первом, как раз подо мной, оказы-
вается, обитал сержант Малухин. Нам объявили отбой, я забрался к себе, а
сержант, естественно, в это время был ещё где-то по своим важным делам,
когда он пришёл и улёгся, я не слышал, да и думать о нём не думал, знать не
знал. Утром проревели подъём (сержант, конечно, не отозвался на призыв
дневального и продолжал спокойно спать), я сиганул со своей койки, нацепил
штаны и с ходу вогнал ноги в сапоги, а те оказались сержантовы — на три
размера меньше. Я и так их, и сяк — сидят глухо. А рота уже стоит в строю,
нервно одергивает форму. Старшина произнёс свою длинную речь по пово-
ду моей невнимательности и неумения обращаться с солдатской амуницией,
а мне было и так до слёз тошно, потом — из-за меня — роте опять отбой
старшина объявил, правда, перед этим всем взводом сапоги с меня стащили,
точно кожу содрали. А Малухин проснулся, прыг с койки и сразу за сапоги:
не порвал ли, не повредил?! Что ему мои ноги?
Вообще сержанты у нас в школе все франты. Брючки ушиты предельно,
гимнастёрочки подрезаны, на кителях в голубые погоны вшиты целлулоид-
ные пластинки. А шинели и шапки — вообще курсантские, не на крючках,
как наши, на пуговицах, из офицерских училищ добыты. Всё для форса.
А сапоги Малухина мне не нравятся, хоть и хромовые.
Вот и шлёпаем строем, рассыпаем горох под бдительным оком сержанта
Малухина. Только услышит дробь, как бы очнётся и тут же резко, гортанно:
«Взво-од! Р-раз — да-а, р-раз — да-а, р-раз — да-.а — тр-ри...» И взвод под-
тягивается, заводится, как какой-то живой механизм.
Строй. Пожалуй, самая удивительная и парадоксальная штуковина в ар-
мии.
Мы с детства привычны к строю. В садике, в школе, в пионерском лагере
— везде слова команды, марширующие колонны. «Эй, кто там шагает пра-
вой? Левой, левой, ле-евой!» Всегда и везде! Мечта идеального государства
—поставить всех в строй и дать команду к шагу. Неважно, что в строю пере-
стаешь чувствовать себя человеком. Ты частица того монолита, что громыхает
сапогами по асфальту или булыжнику дороги, тебе ничего не нужно, слушай
только внимательно слова команды — и «ша-агом марш!» Куда? Не твоё
дело. Куда надо, туда и приведут. Человека? Нет, колонну, роту, полк, отряд.
Главное, чтобы все — в одну сторону. И если ряды вдруг поредеют, умей