59 / 162
59
ÄÎÍ_íîâûé 13/1
неприемлемы никак. Он говорит, ежели я не сделаю Григория своим, то роман не
может быть напечатан. А Вы знаете, как я мыслил конец III книги
*
. Делать Григория
окончательно большевиком я не могу. Лавры Кибальчича меня не смущают. Об этом
я написал и Фадееву. Что касается других исправлений (по 6 части) —я не возражаю,
но делать всю вещь — и, главное, конец — так, как кому-то хочется, я не стану. За-
являю это категорически. Я предпочту лучше совсем не печатать, нежели делать это
помимо своего желания, в ущерб и роману, и себе. Вот так я ставлю вопрос. И пусть
Фадеев (он же «вождь» теперь) не доказывает мне, что «закон художественного про-
изведения требует такого конца, иначе роман будет объективно реакционным». Это
— не закон. Тон его письма безапелляционен. А я не хочу, чтобы со мной говорили
подобным тоном, и ежели все они (актив РАППа) будут в таком духе обсуждать со
мной вопросы, связанные с концом книги, то не лучше ли вообще не обсуждать. Я
предпочитаю последнее.
Вы поймите, дорогая Евгения Григорьевна, что рот зажать мне легче всего. Тогда
только нужно по-честному сказать: «Брось, Шолохов, не пиши. Твоё творчество нам
не только не нужно, но и вредно». А то в одном месте Фадеев говорит буквально
следующее: «Ежели Григория теперь помирить с Советской властью, то это будет
фальшиво и неоправданно». В конце же твёрдо советует: «Сделай его своим, иначе
роман угроблен». Советовать, оказывается, легче всего... Если ко всему этому до-
бавить новый поход против меня, который уже ведётся в Москве после выхода из
печати «Реквиема памяти Андреева», да и до выхода его, то у меня создаётся вновь
такая же обстановка, как осенью прошлого года. А Вам должно быть понятно, как
такая обстановка «способствует» работе.
У меня убийственное настроение сейчас. Если я и работаю, то основным двига-
телем служит не хорошее «святое» желание творить, а голое упрямство — доказать,
убедить...
Прекрасный «двигатель», не правда ли? У меня не было более худшего настро-
ения никогда. Я серьёзно боюсь за свою дальнейшую литературную участь. Если
за время опубликования «Тихого Дона» против меня сумели создать три крупных
дела («старушка», «кулацкий защитник», Голоушев) и всё время вокруг моего име-
ни плелись грязные и гнусные слухи, то у меня возникает законное опасение: «А
что же дальше?» Если я и допишу «Тихий Дон», то не при поддержке проклятых
«братьев» — писателей и литературной общественности, а вопреки их стараниям
всячески повредить мне. Небольшое количество таких друзей, как Вы, только резче
подчёркивает «окраску» остальных. Ну, чёрт с ними! А я всё ж таки допишу «Тихий
Дон»! И допишу так, как я его задумал. Теперь много рук тянется «исправлять» и по-
кровительственно трепать меня по плечу, а когда я болел над «Доном» и попрашивал
помощи, большинство этих рук отказались поддержать меня хоть немного.** Приеду
— расскажу Вам о недавнем прошлом. О чём не хотелось говорить раньше.
Работаю над 7 частью. В мае буду в Москве. Тогда прочтёте конец, прочтут и
мои хозяева, и уже окончательно попытаюсь договориться. Согласятся печатать
— хорошо, рад буду. А нет — не надо. На «нет» ведь и суда нет. Получаю письма
*
Частично об этом см. «С кровью и потом». С. 145, 175.
**
По воспоминаниям отца мне хорошо известна та помощь, которую он «попрашивал» у «братьев-
писателей», во-первых, — вслух подтвердить правильность и правдивость описания в «Тихом Доне»
Вёшенского восстания. И во-вторых, —помочь обрести доступ к необходимым ему для работы секретным
тогда архивам. Сделать это было вполне под силу целому ряду писателей, «руливших» РАППом и очень
близко, — на дружеской, а то и на родственной «ноге» стоявших к ЦК партии и руководству ОГПУ. Если
бы, конечно, не страх за собственное благополучие, который, кстати, отец прекрасно понимал, и никогда
не обижался на тех, кто отказывался с ним «сотрудничать». И только Е. Г. Левицкая, работавшая тогда
зав. библиотекой МК ВКП(б), используя свои связи, помогала отцу знакомиться с материалами «о белом
движении» на Дону.