54 / 162
54
Êàê ðàíî çàâèñòè ïðèâë¸ê îí âçîð êðîâàâûé...
видно, что отношение его к деньгам отнюдь не было «презрительным». Он слишком
хорошо знал, как, каким трудом даются деньги честному человеку, в те годы ему
почасту и подолгу приходилось жить «взаймы», а вкусивший всего этого человек
не может с презрением относиться к «презренному металлу».
Просто «некоторые соображения этического порядка» (о чём он говорит в письме
к матери) настолько глубоко коренились в его натуре, что никогда — от молодых лет
и до конца жизни — он не был и не мог быть корыстолюбивым, жадным до денег. И
вот к этой-то жадной корысти, способной доводить человека до полного забвения им
всех морально-этических «соображений», к этой людской корысти он действительно
относился с «нескрываемым презрением».
И, исходя опять-таки из тех же самых соображений, никогда не обладая денежным
богатством хотя бы в сотой доле того, какое приписывалось ему обывательской мол-
вой, он всегда очень легко расставался с деньгами. «Они мне карман жгут, —нередко
оправдывался он перед матерью, в очередной раз оставив семью на самом скудном
пайке. — Ты посмотри, как ребята живут», — и начинал перечислять имена своих
друзей писателей, по тем или иным причинам давно не издававшихся и потому ис-
пытывавших подчас настоящую нужду.
Ему ничего не составляло дать кому-нибудь из приятелей «в долг» значительную
сумму, и он никогда не напоминал им о долге, поскольку чаще всего сам забывал
об этом.
А когда, оставаясь без денег, мать просила его востребовать хотя бы часть долгов,
ответ, как правило, бывал один: «Да чем же он (имярек) отдаст? Откуда у него деньги?
А раз так, то чего же ему зря совесть будоражить, нервы трепать?»
Он мог за несколько дней прокутить с приятелями или даже с мало знакомыми,
но чем-то заинтересовавшими его людьми весь свой гонорар, за всё расплачиваясь
сам, тогда как пил всегда, бывая пьяным от немногого, неизмеримо меньше любого
из присутствовавших, а ел (всегда аккуратно, с каким-то аристократическим изыском
орудуя ножом и вилкой) и того меньше. Возвращаясь в таких случаях домой, он
всякий раз, скрывая смущение за натянуто-беззаботной улыбкой и деланной развяз-
ностью ухаря-кутилы, уже на пороге выворачивал карманы, демонстрируя матери
итог «дружеской попойки» и как бы пресекая этим лишние расспросы и запоздалые,
а стало быть, бесполезные уже укоризны.
Он помогал деньгами огромному количеству людей, письменно обращавшихся к
нему. Он как-то светло и, я бы сказал, заразительно радовался всякому полученному
в ответ благодарственному письму, зачитывал его присутствовавшим, заражая их
своим чувством и заставляя вместе с ним радоваться чужой радости. Но обычным яв-
лением было и то, что он посылал деньги как в никуда. «Лучше бы своим, детям, вон,
больше помогал, — с безнадёжностью в голосе однажды проговорила мать, ткнув в
мою сторону пальцем. —Посылаешь, а они даже простого ответа написать не удосу-
живаются». И, направляясь к двери, в успокоительном разговоре с собой продолжая
затронувшую её тему, забурчала: «Миллионер нашёлся. Купчишка каргиновский...
— не утерпев, уже держась за дверную ручку, повернулась ко мне, ища сочувствия
и поддержки. — Полюбуйся на него. Как только лишняя сотня в кармане заведётся,
всякому готов отдать, кто его разжалобит. А много ли надо, чтобы его разжалобить?
Слезу поручьистей пусти, вот он и готов. А свои пусть на хлебе да на воде сидят».
Мать тут же спохватилась, поняв, что уж чересчур перехлёстывает, как-то растерянно
и оторопело посмотрела на меня и, оставляя, тем не менее, последнее слово за собой,
проворно выскочила за дверь.
Проводив её каким-то грустновато-улыбчивым взглядом, отец несколько раз под-
ряд затянулся сигаретным дымом. «Всё правда, — глубоко вздохнул он и, неумело
подражая выговору одного своего давнего знакомого старика-казаха, добавил: «Одна-