133 / 162
133
ÄÎÍ_íîâûé 13/1
зурка-море-смерть-Марина...») или раскрывают различные ступени психологических
переживаний («С хлебом ем, с водой глотаю / Горечь — горе, горечь — грусть»).
Огромное значение в поэзии М. Цветаевой приобретают оксюмороны. Сопря-
жённость понятий и представлений остро контрастного плана органически включа-
ется в неординарный характер, выявляя его сущность изнутри. Здесь оксюмороны
и развёрнутого плана типа: «Моё последнее величье / На дерзком голоде заплат», и
построенные по принципу поэтического кольца («С тобой нелепейшая роскошь, /
Роскошная нелепость — страсть!»), и лаконично сочетаемые определения с опреде-
ляемым словом («нищие пиры», «прекрасный грех», «блаженная тяжесть»).
Об Октябрьском перевороте М. Цветаева узнала из «красных» газет по дороге из
Крыма. Взрыв в Кремле, в охране которого находился С. Эфрон, потряс её. В днев-
никовой записи «Октябрь в вагоне» она вновь возвращается к его образу, «верному
рыцарству»: «...А главное, главное, Вы, Вы сам, Вы с Вашим инстинктом самоист-
ребления. Разве Вы можете сидеть дома. Если бы все остались, Вы бы один пошли.
Потому что Вы безупречны. Потому что Вы не можете, чтобы убивали друг друга.
Потому что Вы лев, отдающий львиную долю: жизнь — всем другим, зайцам и ли-
сам... Если Бог сделает... чудо — оставит Вас в живых, я буду ходить за Вами, как
собака». Она возвращается в Москву в самый разгар событий, чтобы тотчас уехать
с Эфроном в Коктебель к М. Волошину, с которым её связывала давняя дружба. Но,
когда возвратится за детьми, путь в Крым будет отрезан. Никогда больше она не
увидится с Волошиным, что же касается С. Эфрона, перед эмиграцией—всего лишь
один раз, когда в январе 1918 года он тайно приедет в Москву с заданием, чтобы
через день отбыть на Дон в армию Корнилова. С этого времени имя С. Эфрона и его
судьба будут неразрывно слиты для неё с судьбой России.
А. Саакянц начиная с 1917 года выделяет два русла цветаевской поэзии. Первое:
двуплановое романтическое, в одном из которых была «надуманная, книжная теат-
ральность» как следствие «ухода от суровой, неуютной действительности». Так по-
являются циклы: «Любви старинные туманы», «Комедьянт» с масками и плащами,
в которых «мало души и много одежд», в подражание Ростану и Блоку. В другом
—слитность «с историческими и личными обстоятельствами»: гражданской войной,
Добровольческой армией и неизвестной судьбой С. Эфрона, обозначенными как «доб-
ровольчество— это добровольная воля к смерти», как «тоска по обречённому герою
—идеальному и благородному Воину», где было немало патетики и мифотворчества,
воплотившихся позже в сборнике «Лебединый стан». Второе русло — народное,
«русское», своего рода продолжение уже заявленного ранее (А. Саакянц. Марина
Цветаева // Цветаева. М., 1998. С. 13–14).
Поразительно складывается теперь поэтическая судьба М. Цветаевой: начиная
с 1917 года чем острее она испытывает трагическое состояние души, тем активнее
её творчество. В приюте от истощения умирает её младшая дочь Ирина, неизвестна
судьба С. Эфрона, её нищенский быт потрясающ (даже проникший в дом вор был обес-
куражен его скудностью). Б. Зайцев, привёзший ей дрова, был поражён «ледяными
комнатами с намёрзшим в углах снегом» и каким-то безразличием к быту: «Печка так
печка, дрова так дрова. Главное—стихи» (Б. Зайцев. Далёкое. М., 1991. С. 500). «Ибо
раз голос тебе, поэт, / Дан, остальное — взято». Она много пишет, много наблюдает,
испытывает «голод» общения с различными социальными слоями, много записывает,
включая разговоры и выражения, случайно услышанные в народной толпе. Близко
сходится с театральной средой: «вахтанговцами», студийцами МХАТа, лично с Ю.
Завадским, П. Антокольским, С. Голлидей. Для них она пишет свои лучшие пьесы
в стихах: «Фортуна», «Феникс». Публикует лирический сборник «Вёрсты» (1921) и
в переработанной редакции в 1922 году. Эпика в её творчестве теснит «лирическое
состояние души». Так создаются поэмы «Царь-Девица» (1920) о деве-богатыре с
сильно развитыми фольклорными образами и интонациями, «Егорушка», «Переулоч-
ки» с отзвуками былинных мотивов. М. Разумовская о совершенстве их эпического