134 / 162
134
«Ãîëîñ ïðàâäû íåáåñíîé ïðîòèâ ïðàâäû çåìíîé»
мастерства писала: «Она черпает из глубочайших источников речи и употребляет
мелодии звука и рифмы, которые невозможно передать в переводе на другие языки».
(М. Разумовская. Марина Цветаева. М., 1994. С. 132).
М. Цветаеву захватывает тема высокого назначения поэта; следуя пушкинской
традиции творческого «самосжигания», она создаёт поэму «На красном коне». Её
стихи о долге поэта и природе творчества обретают монументальную стройность и
ораторскую патетику:
Птица-Феникс — я, только в огне пою!
Поддержите высокую жизнь мою!
Высоко горю — и горю дотла!
И да будет мне ночь — светла!
Но всю свою безмерную горечь за гибель России она выразила в стихотворениях,
объединённых в сборнике «Лебединый стан», при жизни так и не изданном (впервые
—в Мюнхене в 1957 году). Отныне её душа прикована к Дону, где в Добровольческой
армии сражается её «верный рыцарь чести» — воплощение «белизны» и ростанов-
ского «Орлёнка».
Каким предстал Дон в поэтическом видении М. Цветаевой того безумного вре-
мени, об этом лучше всего говорят эпитеты: лебединый, журавлиный, голубиный,
широкий, белый. Последнее определение «белый» прочно закрепляется за теми соци-
альными силами, которые теперь составляют органический «нерв» жизни поэта («Бе-
лая гвардия — путь твой высок. / Чёрному дулу — грудь и висок»). Отныне всё, что
дорого ему, воспринимается в белых тонах («Белым стражем да встанет — честь»),
всему противопоставляется он («белизна — угроза черноте»). Примечательно, что
цветовая гамма в стихах М. Цветаевой этого времени довольно ограниченна: кроме
белого есть чёрный, жёлтый и красный, переходящий нередко в кровавый («Перепи-
вайтесь кровавым пойлом»). Такая ограниченность палитры неслучайна: корни её в
греческой живописи эпохи Полигнота, символически отражающей реалистическое
творчество на фоне глубокой безнадёжности. Именно такой «фон» положен в основу
ряда стихов трагического предчувствия:
Да! Проломилась донская глыба!
Белая гвардия — да! — погибла.
Но покидая детей и жён,
Но уходя на Дон...
Эти стихи, написанные в апреле 1918 года, когда белое движение только начина-
лось, уже тогда пророчили ему неотвратимую гибель. Большая часть стихотворений
«Лебединого стана» не канонических жанров, а близка к интонациям плача, закли-
наниям, своеобразной притче, где магистральная роль принадлежит Ярославне и
князю Игорю нового, невиданного по жестокости времени («Буду вопрошать воды
широкого Дона... Я журавлём полечу по казачьим станицам», «Знаешь конец? Там,
где Дон и Донец — плещут, / Пал меж знамён Игорь на сон — вечный»). Образ сна
становится той поэтической дистанцией, которая позволяет воспринимать мир на
грани ирреального:
— А папа где? — Спи, спи, за нами Сон.
Сон на степном коне сейчас приедет.
— Куда возьмёт? — На лебединый Дон.
Там у меня — ты знаешь? — Белый лебедь...
Высочайшего напряжения он достигает там, где речь идёт о «белом высоком