132 / 162
132
«Ãîëîñ ïðàâäû íåáåñíîé ïðîòèâ ïðàâäû çåìíîé»
торчи, / Безымянный крест», «С головой меня укрой, / Полевой бурьян». И как кате-
горический приговор, подводящий черту всему сказанному выше:
Не запаливайте свечу
Во церковной мгле.
— Вечной памяти не хочу
На родной земле!
Это уже не раннее элегическое обращение в эпитафии к случайному прохожему,
идущему через кладбище: «Легко обо мне подумай, / Легко обо мне забудь!», а крик
души, сжигающей, неистовой, открытой всем светлым и греховным радостям жизни,
вопреки установленным церковным канонам: «То, что Господом задумано, / Человек
перерешил». Потому и последнее покаяние посылается земле с её простыми челове-
ческими наслаждениями: «Моя земля, прости навеки, / На все века!»
Но откуда, из каких щедрых кладезей бытия черпает М. Цветаева столь живитель-
ные «биотоки» для своего творчества? Несомненно, истоки его в фольклоре, в древне-
русской литературе: своеобразно интерпретированных народных сказках, поверьях,
притчах, гаданьях, магических заклинаниях в центре с поэтическим сотворением
неординарного характера. Так, в стихотворении «Коли милым назову — не соску-
чишься...» весьма ощутимо оригинальное переложение сказки про Ивана-царевича
и его братьев, выпускающих стрелу в поисках суженой, где вместо сказочной стрелы
в руках героя неожиданно оказывается ружьё, а загадочная царевна-лягушка обора-
чивается «Царь-Девицей-беззаконницей»:
Хорошо, коль из ружья метко целятся.
Хорошо, коли братья верно делятся,
Коли соколу в мужья — девица...
Плясовница только я да свирельница.
Древние поверья лежат в приложении к земле, дающей силы во времена лихие («А
придёшь на распутье — к земле припади»), в вещих снах о жемчужных нитях, пред-
вещающих беды, в дарении милому на вечную память гребешка («Чтобы помнил не
часочек, не годок— / Подарю тебе, дружочек, гребешок»), в магических заклинаниях
об избавлении от жизненных несчастий и бед («Отпади, тоска — печаль-кручина, /
С молодой рабы моей Марины / Верноподданной») и т. д. Порою возникают образы-
заставки типа: дом—пряник, время—летящие кони («Чёрных твоих коней / Слышу
топот»). Часты построения образа на контрастах («Не полог, а птица / Раскрыла два
белых крыла»), анафорические повторы в начале поэтических строк, риторические
обращения, близкие к народному плачу(«Я ли красному, как жар, киоту / Не моли-
лась до седьмого поту?»). Нередко заявляют о себе выражения напевного характера
с предлогом «во» вместо «в» или союзом «да» вместо «и» в последующем порядке
(«Там, где во поле во пустом / Вороньё да волк»).
М. Цветаева создаёт удивительно неровный, взрывной стиль, где совмещаются
романсовая и народно-песенная традиции, высокая романтическая лексика с прозаиз-
мами, ораторская интонация с говорной и изысканной речью, где нередко вторгаются
какофония звуков и диссонансы. Её стих отличают частое введение эмфатических
пауз, неожиданные переносы из одной строки в другую, незавершённость действия
или состояния, выраженная многоточием. Уровень интонационных колебаний весьма
резок: от мятежного порыва до ретардации, замедленного напряжения. Ощущение
слова обострено, что порою сближает с В. Хлебниковым. Совмещением однозвучных
сочетаний выявляются совершенно противоположные смыслы («одинаково невинно-
неверное», «вероломны — значит верны»). Нередко слова, объединённые вначале
единым звуком, передают целую историю жизни («И крутится в твоём мозгу: / Ма-