173 / 186
173
ДОН_новый 15/3-4
Вот он:
««Человек не имеет не может никак нельзя некуда.
— Человек. Как всё идёт теперь как всё стало теперь что бы ни было нет.
— Не надо себя морочить. Всё равно что на машине переваливать через
горы. По дороге там, на Кубе. По всякой дороге. Везде. Так и тут. Как всё
идёт теперь. Как всё стало теперь. Ненадолго да конечно. Может быть. Если
повезёт. Человек.
—Человек один не может. Нельзя теперь, чтобы человек один. Все равно
человек один не может ни черта».
Рассматривать этот монолог как протест против системы? Как осознание,
что нужно неимущим действовать сообща?
Чепуха! Гарри остаётся самим собой до конца. Ответ в другом монологе
Гарри, мысленном:
«Ему хотелось рассказать Фредди, чтобы хоть кто-нибудь знал, что он со-
бирается сделать. Но он не мог ему рассказать, потому что он знал, что Фредди
не пойдёт на это. Он теперь наживает большие деньги... Его нужда за горло не
берёт. Гарри знал, что он не пойдёт на это. Я должен сделать это один, думал
он, да ещё с этим злосчастным Элбертом. Господи, до чего голодный был у
него вид, когда он стоял там, на пристани. Есть кончи (собиратели ракушек
— В.М.), которые умрут с голоду, прежде чем решатся украсть... Но никто
из них пальцем не шевельнёт. Будут умирать с голоду понемножку, день за
днём. Они с рождения только этим и занимаются; не все, но многие.
— Я поеду один.
— Разве можно в такой рейс пускаться одному? — сказал Элберт».
Вот эти слова убитого террористами Элберта вспомнились Гарри перед
смертью. Он не обобщает возникшую ситуацию, не думает о каких-то высо-
ких материях. Он не «красный». Он знает только, что он один не справился,
и не мог справиться, хотя и должен был действовать один.
6. Лето
Заметили? В романе нет подзаголовка «Лето»! Но лето всё-таки есть в
романе! Это монолог жены Гарри после его смерти.
«Я пошла по Прадо в кафе, где меня ждал Гарри, и я так волновалась,
что внутри у меня всё стянуло, — вот-вот упаду, и когда он увидел меня в
дверях, он встал и не мог отвести от меня глаз, и у него был такой смешной,
сдавленный голос, когда он сказал:
— Чёрт подери, Мария, ты прямо красавица!
А я сказала:
— Я тебе нравлюсь блондинкой?
— Не спрашивай ничего, — сказал он. — Идём домой, в отель.
А я сказала:
— Что ж. Идём, если так. — Мне тогда было двадцать шесть.
И такой он был со мной всегда, и я всегда была с ним такая. Он говорил,
что у него никогда не было такой женщины, как я, а я знаю, что лучше его
нет мужчины на свете. Я слишком хорошо знаю это, а теперь он умер...»