179 / 224
179
ÄÎÍ_íîâûé 14/3-4
на войне, его поведение передается с тончайшим чувством проникновения
в психологическую сферу, с глубоким знанием русского языка. Вот как изо-
бражается состояние солдата, испытавшего ужасы массированного удара во
время боя под Уздау: «И стали разгибаться, высовываться, смотреть. Дико-
хриплые голоса, из смерти возвратившиеся, тоже разминались, вступали в
звучность: что сегодня мно-о-ого покрепче, вчера такого не было; что слева
курит посильней нашего, гляди!.. Труден, труден возврат от камня к жизни,
— а надо было не разминаться и не глазеть, а поскорее винтовкой спохва-
тываться: как лежала она, не набилось ли грязи, тут ли патроны, до конца
ли примкнут штык, — ведь немцы огонь унесли не из жалости, ведь вот
уже подбираются, наверно». Но вот вектор событий писатель переключает
в верхние эшелоны армии, и его оценка обретает ирониче-скую жесткость:
«Половина восьмого, в Ставке ещё не проснулись, не пили утреннего чая,
а здесь с рассвета перемолотили уже тысячу человек, да ведь день боя ещё
впереди!»
Всем ходом сюжетного развития А.Солженицын утверждает неподготов-
ленность России к вступлению в эту ненужную для неё войну. Противник
это очень хорошо чувствует, высказывая сардонические оценки по «поводу»
российской стратегии и тактики: «У них, что ни пушка, что ни конь — всё
инфантерия», «это война артиллерийская, а русские до сих пор твердят: штык
— молодец, пуля — дура, снаряд — дурак», они не умеют «согласовывать
движение больших масс». Авторское внимание сосредоточивается на нераци-
ональном использовании военных чиновников на боевых постах (так, генерал
Благовещенский до 14 года никогда не командовал на фронте даже ротой, «а
тут сразу — корпусом»), на дефиците технической оснащенности армии (не
хватает снарядов, нет гаубиц), шифровальные отделы не владеют необходи-
мыми знаниями и зачастую секретные данные передаются «по искровке»
открытым текстом. Не менее тревожит писателя и отсутствие понимания
Отечества среди солдат и офицеров: «солдаты воюют только за веру и царя».
В этом он видит «краеугольный камень» назревающей российской трагедии.
Когда потускнеет имидж монарха, а затем и падёт его державная корона, по-
шатнётся и вера, — воевать будет не за что. Конечно, писатель не обходит и
победы русской армии с переменным успехом, начиная с конца 1915 года, и
героизм солдат, и их русскую сметливость, и уставную исполнительность. Но
для него, прежде всего, важно определить те разрушительные тенденции, ко-
торые целенаправленно и планомерно подрывали боевой дух русской армии,
а вместе с ним и основы государства. При этом, А. Солженицын, как правило,
исключает публицистические сентенции или различного рода философские
отступления. Истина рождается в полемических суждениях.
В таком контексте весьма характерен драматический диалог Воротынцева
и Свечина. Речь идёт об исходе войны. «За эти 27 месяцев выбит наш ко-
рень, Андреич! — с тревогой говорит Воротынцев. — Это уже не те полки,
которые шагали по Пруссии тогда у Самсонова. Нам армию подменили…
Никакая победа нам не заменит убитой России! Мы сейчас добиваем тело
народа… Народу обещали победу в 3 месяца, народ выдохся, народ хочет
только замирения! Настроение солдат только такое: затеяли баре войну и
убивают мужиков. Если Россия подменится, станет другая — зачем нам по-
беда?!» Такое суждение приводит в недоумение его оппонента: «Так тебе что
— уже и победа не нужна?.. Теперь выскочить из войны? Сепаратный мир?
Но, если Россия отделится от союзников, она и окажется в побеждённых.