180 / 224
180
«Óæàñîì ðàçúÿâøèõñÿ âðåì¸í...»
Преждевременный мир привёл бы Россию к беде». А в ответ он слышит:
«Если мы не уничтожимся, вот это и будет победа, после всех глупостей…
Не о союзниках мы должны думать, а о своём народе. А эти союзники до-
вольно на нас покатались, хватит. Все войны они и вели для своей выгоды,
а только мы, болваны, без толку суёмся. Я иногда думаю, что хитро нас
впутали в эту войну: союзники нуждались осадить Германию, — а хорошо
это сделать русскими руками: заодно и Россия крахнет внутри… Так пусть
они свою победу берут, а нам нужно только не уничтожиться». Вопрос о
том, что рациональнее: «замирение» или продолжение войны, в этом споре
останется открытым. Но вся взбудораженная российская атмосфера, кото-
рую так многосторонне воспроизводит А. Солженицын, подводит к неопро-
вержимому выводу: воевать в условиях бунтующего фронта и тыла, страна
не может. В раскалённых массовых сценах захвата рабочими «запасных
частей», в ди-ких погромах магазинов и питейных заведений, в болезнен-
ных психических про-цессах толпы, в негодующих выкриках на улицах
Петрограда типа: «Не умеете воевать, кончайте!», «Надо бить немца сперва
внутреннего!» начинает возникать весь ужас неуправляемого хаоса. Между
тем, писатель проникает и в «стратегические тайны» «сильных мира сего»:
промышленников и олигархов власти, наживающих капиталы на военных
поставках и готовивших государственный переворот. Осо-бенно впечатляет
образ всесильного Гучкова. С виду «средний интеллигентный купец», «душа
Москвы», человек, которого боится сам царь и люто ненавидит царица, со
всей уверенностью заявляет: «С этим бездарным правительством не выиграть
войну… Государя, неразлучного со своей ведьмой, надо заставить покинуть
престол. Дворцовый переворот—единственное спасение России». Эта якобин-
ская речь вначале воспринимается, будто бы, как патриотическая. Но художник
А. Солженицын уже при первом появлении персонажа акцентирует внимание
на таких его деталях, которые подспудно вселяют сомнение в искренности
его гражданского сознания: «комнатная фигура, благообразность, рыхлость,
осторожные движения…» К тому же, широкий купеческий размах в самом
фешенебельном столичном ресторане, где стол ломится от экзотических яств
для приглашённых военных спецов с надеждой на их поддержку заговора,
ещё более усиливает это сомнение. Умён, хитер и зловещ— таким предстает
в итоге Гучков. Предчувствуя революцию и прекрасно понимая, что в России
она будет ожесточённее, чем «в приличной Франции 48 года», он уверен,
что её можно остановить только «дворцовым переворотом». «Если мы до-
пустим, чтобы нашего монарха свергали революционеры, пишите пропало!
— готовьте шеи для гильотины! — утверждает он. — Надо не моргать, не
ушами хлопать в ожидании милой революции, а нашим разумом, нашей волей
—революцию остановить! —Или обойти…Если сдвинется масса—рухнет
и государство, рухнет и вся Россия. Революция — это провал фронта». Про-
тивники такой позиции тут же найдутся, и не без оснований. Поражённый
генерал Свечин ответит: «Во время войны — государственный переворот?
Да всё ж поползёт, развалится!» Он выступит с разоблачительной речью: «А
почему за всё вы дерёте в два дорога? Почему казённая пушка стоит 7 тысяч,
а ваша 12? Всей общественностью проталкиваете через министерство высо-
кие цены…Строите заводы, где и не нужны, только бы казённые погубить. А
железная дорога планами 1922 года зачем занимается? А социал-демократы
зачем там сидят при вас? Неужели о свободе радеют? И не вынюхивают, как