157 / 224
157
ÄÎÍ_íîâûé 14/3-4
Но забыть её совсем было невозможно, интерес к её судьбе продолжал
жить во мне, тихонько и неназойливо, изредка напоминал о ней знакомой
фигурой или похожей походкой. Что с ней?
Где она? С кем? Может, и в самом деле всё должно быть так, как когда-то
писала она: встретимся мы, когда нам будет лет по тридцать пять— тридцать
восемь? Встретимся и разойдемся, как совсем незнакомые люди? Или узнаем
друг друга, но промолчим, сделаем безразличными лица, стыдясь в душе и
горя желанием открыться? Или всё-таки мы уже встречались где-то в толпе
большого города, но не заметили друг друга, не смогли заметить, потому что
годы наших встреч и любви давно ушли в прошлое, а человек не в состоянии
жить только прошлым.
Как бы там ни случилось, мы всё равно будем чужими, и ничего с этим
не поделаешь, как бы не было обидно за подобные мысли, за упущенные
годы и нерастраченное чувство; но тогда, в двадцать лет, даже подобный
намёк показался бы чудовищным и несправедливым, он бил бы больно и
беспощадно, и потому совсем не допускался — тогда ещё не было ничего
упущенного, ничего потерянного, и мы просто не знали, как часто в жизни
приходится принимать то, что принять, казалось бы, никак нельзя; отвергать
то, чего желаешь всей душой и не мыслишь себя без него. Но что поделаешь
—уверенности молодости в том, что всегда и всё будет таким, как ты хочешь
и себе представляешь, к сожалению, быстро приходит конец.
Года через три или четыре после демобилизации я был в Новошахтинске,
и там, на нашей старой Тихой улице, случайно встретил... семнадцатилетнюю
Ларису. Что-то горячее облило мою душу, толкнуло в грудь, спутало ноги
— я жадно смотрел на неё, как путник пустыни на колодец с живительной
водой. Конечно, я сразу понял, это её младшая сестрёнка Валюша — в дни
наших встреч она бегала по поляне совсем маленькой девчушкой, теперь же
сходство её с сестрой было поразительным. Та же фигурка, походка, рост,
лицо, пухлые губы — всё, даже стрижка, — были Ларисиными. Не хватало
лишь маленькой точечки-родинки на верхней губе, да выражение глаз было
другим, не тем, что сохранила моя память.
Останавливать её, задавать вопросы я не стал. Что я для неё? Случайный
прохожий, с которым не стоит откровенничать. Хотя, конечно, могла бы
вспомнить... Но захочет ли? Имею ли я право на это надеяться? Да и ещё
что-то сдерживало меня, не позволяя разрушить тайну. Наверное, в этом не-
обходимости уже не было. Или я не захотел ничего менять. Или ещё что-то...
Не знаю. Я просто па минуту ощутил дыхание дней нашей юности, почувст-
вовал тепло Ларкиных рук, словно услышал её голос. Окунулся на мгновение
в своё, в наше, и, кажется, мне стало чуточку легче. И ещё я понял: ничто так
хорошо не помнится, как старательно забытое старое...
Она быстро прошла мимо, а я, спустя десяток шагов, обернулся и долго
смотрел ей вслед, смотрел и полнился точно тем же чувством, как и тогда,
на поляне, в первую нашу встречу—неловкость так же мешалась с восхище-
нием, и совсем немножечко дрожали ноги. Я смотрел и думал: годы уходят,
а чувства возвращаются, нужна лишь малюсенькая царапина, чтобы рана
открылась вновь. Валюша уходила всё дальше, и мне всё больше казалось:
это она идёт, Лариса, — и как же не хотелось понимать, что ей уже не сем-
надцать, а мне не восемнадцать лет!..