155 / 224
155
ÄÎÍ_íîâûé 14/3-4
дети, отыскивали на поникших газонах красивые листья; на скамейках, делая
вид, будто заняты младенцами в колясках, сплетничали старухи.
Минут двадцать я сидел на скамье, погружённый в неясные ощущения и
непривычные мысли, словно человек, впервые выпивший стакан крепкого
вина, потом встал, стряхнул с себя всё это, теперь уже ненужно отягощающее,
и налегке зашагал к вокзалу. С этим городом я уже расстался.
Попутчики мои успели оформить билеты и, кажется, посетить винный
подвальчик на боковой улочке. Знал я их не слишком хорошо — были они из
других взводов—и потому совсем не огорчился, когда курносая, медноволо-
сая кассирша в круглом окошке на вокзале дала мне место в другом вагоне
— не хотелось всё же весёлых разговоров.
Надвигался ранний вечер. В вагоне было сумрачно и пустынно, где-то в
дальнем конце беспрерывно бубонел гнусавый мужской голос, точно вся его
речь состояла из одного длинного-предлинного слова, за окном—по склонам
гигантской лощины — мигали первые огоньки.
Поезд дёрнулся и пошёл, огоньки поплыли назад, так же, как в прошлом
году плыли навстречу — повиснув в воздухе и смешиваясь со звёздами, дро-
жавшими в тёмно-сером небе, — тогда обещая надежду в неизвестном и счас-
тье в заветном, а теперь словно невесело подмигивали и говорили смущённо:
«Ну что ж, брат, как вышло, так и вышло, стоит ли грустить из-за этого?..»
День, длиною в год, проведённый мною в этом городе, кончился.
Надвигалось завтра, и в нём уже будет мало вчерашнего.
Поезд набирал ход, вытягивался из лощины. Степь по обеим сторонам
железной дороги ширилась, постепенно выпрямлялась, расплывалась серы-
ми контурами дальних лесополос, в последний раз в окне вагона вспыхнули
и пропали огни Могилёва-Подольского — исчезли в густой синеве надвига-
ющейся ночи, — только колёса по-прежнему дружно пели свою извечную
песню встреч и расставаний.
ВМЕСТО ЭПИЛОГА
Ах, воскресите,
воскресите женщину
из лилии,
из чайки,
из волны, —
ту, что была когда-то
вам завещана...
(Геннадий Сухорученко)
Я так и не узнал, почему она не приехала и перестала писать мне как раз
в то время, когда наши отношения, казалось бы, выросли и окрепли, когда,
наконец, совпали наши мысли и желания, и всё это было принято нами, как
должное. Что же случилось? Что помешало Ларисе приехать? Почему она
не ответила на мои последние письма? И всё ли я сделал, чтобы развеять
сомнения, узнать всё до конца, помочь ей? Или просто сбежал в полк, унося
в себе гордую тоску и немое отчаяние?