111 / 224
111
ÄÎÍ_íîâûé 14/3-4
ная большим расстоянием, трудным днём и полным твоим бесправием в этой
отлаженной машине, и он уже не кажется реальным, выплывает в памяти,
как хороший старый кинофильм, который никак не забыть.
Давили бесконечные сроки службы, а мы не собирались здесь привыкать
и, может быть, надеялись отбыть как-то это, такое бескрайнее, время.
Но всё же привыкали. Постепенно, незаметно для себя. Пуговицы начали
застёгиваться, сапоги надеваться легко; и можно было уже не спеша уложить-
ся во время подъёма. Привыкали к пище, к распорядку дня, тяжёлым сапогам
и непривычной одежде. Всё становилось сносным, а в старшине вдруг про-
резался громадный юмор — это была пытка, стоять в строю и не засмеяться,
когда он прохаживался взад-вперёд и на кого-нибудь выступал. Мы быстро
окрестили его Тарапунькой.
Свободным был лишь час после обеда. Так называемое «личное время».
Первое письмо я написал Ларисе. Потом—остальным. Скоро пришли ответы.
Молчала только Лариса. Вместе с ответами пришли письма от других добро-
вольцев переписки. Сначала это было приятно—как-никак, помнят меня ещё
в Ростове, уважают. Но скоро меня охватил кошмар письмописания. Как-то я
посчитал: сорок пять адресатов! Всё свободное время уходило на ответы, и я
всё равно не успевал. Каждый день два-три письма. Ответы мои были почти
все одинаковые, сочинять их было мучительно: коротко—нехорошо, длинно
— тяжело от повторений, под копирку — нельзя, а новостей в солдатской
жизни мало. Для книг, шахмат и телевизора времени не оставалось совсем.
Это был мост в мою прежнюю жизнь, но мост слишком широкий.
Месяца два сражался я с потоком дружелюбия, потом начал сдавать. Не-
которым письмам я уже не радовался. Иногда просто желал, чтобы они по-
терялись или их вообще забыли написать. Прервать переписку самому? Что
тогда будешь стоить в глазах людей, которые к тебе от всей души?
Письма шли. Лишь одного письма я не мог найти на алфавитной полке,
куда ежедневно ротный почтальон Мишка Голубев раскладывал содержимое
своего чемоданчика.
Не получила, наверное!.. Я психовал и снова писал, теперь уже точно не
зная, где она и куда отсылать конверт. Её последнее письмо, пересланное мне
в часть, было наполнено острой чувствительностью и тоскливым одиноче-
ством, оно тревожило душу и убивало первые дни службы.
После принятия присяги начались занятия в классах, и служба стала ка-
заться вполне нормальной. Это уже было настоящее, понятное дело. Курс
молодого бойца свинцовым туманом ушёл в прошлое, и потому мы смотрели
на него уже другими глазами.
…Письмо от Ларисы пришло. Может быть, даже вовремя. Но как измерить
длину однообразных дней ожидания, особенно здесь, в армии, где на первых
порах резко обостряются все ощущения, выглядят контрастными и выпуклы-
ми, где часто человеком руководит тоска, разбавленная бессилием что-либо
изменить? Как смириться с тисками времени, если я уже окончательно понял
всю нелепицу своего отношения к Ларисе, — ведь могло же, могло быть у
нас иначе, и это было в моих руках! Теперь я понимал: всё, что пока было у
нас, шло только от неё — наверное, уже тогда она была старше меня...