116 / 224
116
Êðàñíûå îãíè
то худшего. Действительно, что я сейчас — здесь, в армии, в другом мире,
далёком от неё, где так много будней и так мало праздников? Что ей может
быть интересно? Неужели всё это похоже на прочитанную книгу, которую
поставили на полку, чтобы окунуться в новые? Нет, к хорошим книгам воз-
вращаются обязательно.
А вдруг она просто захочет отомстить мне?
И даже приносящие скупую радость хорошие строчки её писем не могли
прогнать проникающую в душу и оседающую там мутным налётом, обыкно-
венную до зелени, тоску, и тогда оставались лишь воспоминания—наполови-
ну реальные, наполовину надуманные, подкрашенные временем, они долго
не давали уснуть по ночам, но имели одно преимущество перед настоящим:
их никто не мог изменить. Там были только Лариса и я.
Всё больше и больше я начинал жить воспоминаниями. В память пробира-
лись мельчайшие подробности наших встреч: от первой в Новошахтинске, до
последней — у Сергея, когда мы ели мятый торт столовыми ложками, потом
молча прощались у красного автобуса. Наплывали наши разговоры, её голос,
глаза, каждый раз такие знакомые и новые, её стрижка, её... Я начинал по-
нимать—мои воспоминания мешаются с мечтами, и тогда старался прогнать
их, удавалось мне это плохо — они уходили на миг и возвращались снова.
Помогала служба—она отвлекала. Я добровольно брался за любое дело и
скоро уже считался хорошим курсантом. Это могло бы показаться служебным
рвением, и вряд ли каждый сумел бы понять его причины. Понять и пове-
рить. Потому что одно и то же состояние человеческой души может сделать
его одинаково и плохим, и хорошим, только сложно заметить ту грань, что
разделяет эти понятия, ещё труднее заставить себя шагнуть в ту или другую
стороны, и, видимо, всё выходит помимо наших желаний.
Правда, оставалась ещё надежда. Хорошая, живая надежда, что не покида-
ет людей, не принимающих безысходности своего положения. Она рождена
была молодостью и верой в лучшее, огромным желанием видеть Ларису,
посмотреть ей в глаза, услышать голос, целовать её и говорить нежные сло-
ва. Надежда шептала мне: «Будь уверен, нет, не изменит она никогда ваше-
му чувству, будут и письма, будут и встречи, и всё, что желаете вы». — И я
верил этому.
Я отослал письмо, запасся терпением и стал ждать. Но чем больше дней
отсчитывал невидимый солдатский счётчик, тем тягостнее становилось это
ожидание.
Военные будни росли и росли, до отказа заполняли жизнь. Дом отодвигался
всё дальше—последних моих друзей забрали и армию, количество переписки
снизилось до терпимого уровня. Непривычное становилось обыденным, не-
вероятное — обычным, серая масса дней делилась и начинала дарить что-то
хорошее. Только образ Ларисы неизменно сиял ясным светом над буднями,
как последняя связь между моими прошлым и настоящим.
Учёба давалась сравнительно легко. Сказывалось, что я окончил техни-
кум, а программа школы была рассчитана на курсантов с восьмиклассным
образованием.