107 / 224
107
ÄÎÍ_íîâûé 14/3-4
Вечером собрались гости. Процедура напутствий повторилась; только те-
перь, разбавленные спиртным, они звучали намного веселей. Скоро всё стало
на свои места. Немногие друзья, ещё обойдённые вниманием военкомата,
откровенно увлеклись малочисленными девчонками, толклись возле магни-
тофона, и даже Сергей почти не отходил от Лидухи. Старшие, собравшись в
одном конце стола, перебирали эпизоды из солдатской жизни за последние
тридцать лет. Я почувствовал себя одиноким— эх, была бы сейчас Ларка ря-
дом! — и ненужным здесь, взял сигареты, ушёл на лестничную площадку.
Минуты через три, осторожно, как кот, на площадку выступил один из
наших гостей — высокий, лысоватый мужчина лет тридцати пяти. Как он
попал на наш вечер, я не знал — ни в родственниках, ни в друзьях он у меня
не числился. Мужчина прикурил, бросил спичку в щель между перилами,
потом посмотрел на меня мутноватыми, выпуклыми глазами, спросил:
— Это ты идёшь служить?
— Я…
— Молодец! — непонятно восхитился он. Я пожал плечами.
—Да ты не нервничай, ничё, не психуй! Всё будет в ажуре, я т-те говорю!
Сам три года оттянул, знаю. Живой, как видишь, пришёл, ничё. Но служба,
парень, дело серьёзное... — Под глазами у него резко обозначены мешки,
плечо в мелу, и сам он будто весь из шарниров, дёргается.
«Пьёт!» — отметил я молча.
— ...А сичас куда труднее, — продолжал мужчина. — Сичас ты знаешь,
какая международная обстановка? Вот то-то! Тяжело, брат, уф, как тяжело...
Война будет не позже, чем через год-полтора, голову даю... Погоди, куда
ты?..
Я отодвинул его плечом, пошёл вниз по лестнице…
2.
Утро было пепельно-серым и пустым.
У военкомата пестрела, шевелилась толпа. Визжала гармошка, слышались
всхлипывания, смех, а то и пьяная перебранка, булькала водка в гранёные
стаканы, кого-то уводили под руки. Призывников можно было узнать по
хмуро-спокойным, трезвым лицам. Толпа пылала к ним какой-то отчаянной
любовью.
«Для чего это всё? — мелькнула мысль, и в памяти всплыл мутно-вы-
пуклый, бычиный глаз. — Как и впрямь на войну...» Призывников собрал
военком, минут пять о чём-то говорил — нам, мало разумеющим, было всё
равно о чём, — потом погнал нестриженых в расположенную рядом парик-
махерскую. Я не пошёл.
Подкатил автобус, потонул в толпе, и стало непонятно, кто едет, а кто оста-
ётся. Кто-то прощался, точно навеки, кто-то клялся ждать без предела, кто-то
рыдал—всё это сливалось в сплошной гул. Я пожимал руки, подставлял щёку
для поцелуев и поглядывал на открытую дверь автобуса. Было муторно, как на
похмелье, окружающий шум—непонятен и нуден, и только хотелось, чтобы
быстрее это всё закончилось. Душа затвердела и напряжённо захлопнулась,
как захлопываются створки перловицы при чужом прикосновении.