98 / 224
98
Êðàñíûå îãíè
— Тянут на голую идею и не заботятся даже о смысле. Слышь, что за
чехня? «Луна, словно репа, а звёзды — фасоль»! Что за сравнения, где тут
поэзия? Где ты видел луну с хвостом и ботвой? А фасоль как — в стручках
или лущёная? Лишь бы зарифмовать со словом «соль»! Тогда нужно было
писать: луна, словно каша, — всё равно бессмыслица, зато и «мамаша» под-
рифмовалась бы... А ведь большие люди своего дела этим занимаются...
Тут было совсем другое.
Лучше гор могут быть только горы,
На которых ещё не бывал...
Тут были наша жизнь, наша боль.
Он не написал ещё лучших своих песен, о нём помалкивали, будто его и
не было, а Он уже был популярен так, как мало кому снилось.
Песни врезались в память, как алмазный бур в мягкий грунт. Плёнка кончи-
лась, девчонки тут же попросили повторить. Сергей перемотал её, запустил,
а я только спросил:
— Где достал?
— Геня Муха дал переписать. А у кого он взял, не знаю, но говорит
— только на день.
— Переписал уже?
— Не успел. Завтра сделаю, — сказал он довольно. — Будем слушать...
Бобины вращались, и мы слушали песни. Отложив все дела и разговоры.
Нам нужно было слушать...
Писать сейчас о Нём что-то новое бесполезно, да и бессмысленно. Он сам
написал о себе всё, что хотел. Поэтому я не берусь этого делать...
Вино кислое и чуть-чуть сладит. Налитое в фужеры, оно мутновато по-
блескивает и мерцании свечей, отчего кажется настоянным на сердцевинках
виноградинок и этим дополняет вкус. Но веселье за столом не клеилось. То
ли моё разукрашенное лицо чересчур напоминало о прозе жизни на трол-
лейбусной остановке, то ли песни Высоцкого так подействовали, то ли ещё
что-то, но все сидели за столом и помалкивали, только магнитофон голосом
Тома Джонса негромко тянул из угла комнаты «Дилайлу».
—Магомаев тоже прилично исполняет эту песню... —тихо сказал Сергей.
Магомаев — кумир, и мало кто сомневался, что «он может не хуже».
— Да, неплохо, — согласилась Лидуха, — но, понимаешь, тут чуть-чуть
не то. Для Джонса это его песня, так сказать, органически его, — они очень
соответствуют друг другу. Для Магомаева немножко чужая. И в этом суть.
С Лидухой трудно было спорить.
Песня сменилась, и вдруг знакомый ансамбль запел: «Эти горестные прово-
ды, запоздалые, унылые...», — у меня неожиданно тоскливо сжалось сердце
— мне показалось, мы тоже кого-то провожаем, провожаем так, чтобы не
увидеть больше никогда, и потому молчим, и сказать что-нибудь становится
с каждой минутой всё трудней, да и говорить особо нечего, потому что на
чувства всегда не хватает слов.
Мне стало жаль этих проводов, этого синего, чуток пасмурного вечера,