98 / 162
98
Íåèçáåæíîñòü
– Открой, пожалуйста, окно в кухне, – попросила меня Наталья. – Нужно очистить
воздух от этого бедлама.
Она подошла к столику из чемоданов и налила коньяк в чистую рюмку.
– Хочешь выпить?
– Нет.
– А со мной?
– Пожалуй.
– Умница. Спасибо. За твои успехи.
Я опустил руку с рюмкой.
– У меня нет успехов. Только за твои. Так какое очередное пожелание к золотой
рыбке?
Она посмотрела прямо, широко открытыми глазами и усмехнулась.
– Догадайся.
– Машина?
– Я думала, ты догадливее.
– Нет, я туповатый.
– Заметно.
Она смотрела на меня по-прежнему, но уже без насмешки, а упрямо, как человек,
который привык добиваться своего. Взгляд был откровенным, но разве об этом я
мечтал тогда, на набережной…
– Наталья…
– Догадался?
– Нет, – ответил я и выпил всё, что она налила.
– Нам дружба всего дороже? – произнесла она с сарказмом.
«Ну откуда ей знать, что я заведён до предела? Что шагнула на тонкий лёд? Что
мне необходима разрядка? Любая. Да она ж и предлагает разрядку… Нет, только не
эту. Это поздно. Свинья…»
– Успокойся, я пошутила, – сказала она прежним тоном.
– Пошутила?
И тут я почувствовал свободу. Осело всё, что тяготило, вязало, не давало вздох-
нуть. Теперь я стоял высоко и легко. Всё можно было. Всё. Даже это. Я поднял руку
и с размаху, с наслаждением ударил её ладонью по щеке. Она отшатнулась и замерла.
Не от боли, от неожиданности. Потом подняла руку и прикоснулась к щеке. Я по-
вернулся и пошёл, пошёл, перепрыгивая через ступеньки, с седьмого этажа вниз…
– Ты, Игорёк? – спросила мама.
– Я.
– Как Верочка?
– Ничего. Я буду спать, мама.
– Я постелила на диване.
– Спасибо, мама. Очень хочется спать.
Но хотелось умереть. Очень хотелось умереть, а срок ещё не подошёл. Не мог я
представить тогда, что придёт час тысячекратно худший и его стерпеть придётся.
Проснулся я рано, сразу и всё вспомнил: стену, рукопись, новоселье, пощёчину.
Умереть захотелось снова, и не так, как ночью, спьяну, сладковато и устало, а
резко, мучительно и стыдно. Хотелось кусать подушку, стонать, бить себя, называть
вслух идиотом, мерзавцем… Не умиротворяющая скорбь человека, миновавшего
последнюю грань, а тоска мелочей, стыда, страха одолела беспощадно, выворачивая
наизнанку всякую деталь. Лезло в голову глупое, второстепенное – скажет ли она
Андрею? А если остался след от удара? Как объяснить? Стыд перед Андреем, перед
Натальей…
Я шёл по улице, когда заметил, что уже несколько раз назвал себя вслух идиотом.