22 / 220
22
Ãåííàäèé Ñåëèãåíèí
лопачивал это своё чувство. Да ведь их, его стариков, его родителей как бы
уже и нет вовсе. Они со всем смирились, от всего, что было с ним связано,
отказались. Похоже, напрочь отказались и от него самого, а может, просто
забыли. Как-никак пятнадцать лет «глаза не казал». И хоть бы он пропал на
войне или отбывал в тюрьме, тогда они, наверное, ждали бы его. И надея-
лись. И тогда в их жизни был бы просвет, а в душе и в глазах сохранилась бы
память. Но он писал, что у него всё хорошо. Он закончил институт, а потом
женился, а потом родилась дочь, а потом его повысили…
И у них пропала вера.
…Никитов прожил с родителями пять дней. И ему всё время было не-
удобно. Он стыдился за те первоначальные слова, за обещание забрать их
в город, вывезти из затихающей мёртвым сном деревни. Он чувствовал: и
они тяготятся его присутствием. Надо было на какое-то время отстраниться
друг от друга, вжиться в новое положение. И Никитов сказал, что съездит в
Лесной купить для отца резиновые сапоги.
Однако резиновых сапог в раймаге не оказалось. Он рассудил: отпуска у
него ещё довольно, и, хоть до города путь не близкий, он, чтобы сдержать
слово, успеет, постарается обернуться. А после, порешат с женой и насчёт
переезда родителей.
Сапоги он купил сразу по приезде в город, но собрался с ними в деревню
только через три года. Утешал себя заморочками с выбиванием и получени-
ем трёхкомнатной квартиры. Так что, к родителям приехал теперь не только
с резиновыми сапогами.
Сейчас, держась за ветку дерева, Никитов торкался в прежнюю стену:
«Боже мой, боже мой, да что ж это такое?! Да как я мог приехать вчера,
когда железная дорога в тупике, а рельсы давно поржавели?.. Ладно, пись-
ма забывал писать… Ну, а это? Куда могли провалиться годы? Или тут всё
перемешано?..»
3
В вокзальчике и на потресканном асфальтовом пятачке Никитов повстре-
чал всё тех же людей. Начал приставать со своей родовой фамилией, спраши-
вать об отце и матери. Дошёл до того, что спрашивал о себе: не знают ли они
такого? Старушки глядели покорливыми глазами овечек, старики морщили
лбы, будто он сбивал их с каких-то неподъёмных мыслей. Время от време-
ни они разбредались по лесу, но не слишком далеко, а так, чтобы в любой
момент скоренько подтянуться к вокзалу. В лесу они что-то выковыривали,
рвали, мяли, потом долго, не спеша, жевали. Никитов озирал их потухшие,
беспамятные лица, и два вопроса неотлучно досаждали ему: «Чем они будут
питаться зимой? Куда денут себя?»
Одна мысль вернула его к сплавщикам...
Пока обретался на станции, человечий выводок держался подальше от его
глаз. Но стоило заглубиться в лес, — тоже снялся. Так и шли они: впереди
истрёпанный, потерявший сытый лоск, Никитов с чемоданом и отцовскими
сапогами через плечо, за ним — молчаливая мадонна с младенцем, потом
— мальчик в капелюхе. Длинные полы пиджака его цеплялись за ветки ку-