4 / 8
«Ïîêëîí òåáå, çåìëÿ Äîíñêàÿ!»
4
¹8-9 – 2012 ã
***
Как устану от шума Ростова,
От безумности ссор и обид,
Я умчусь от машинного рёва
В тихий край, где душа не болит.
Там донская волна безмятежна,
Там спокойно растут дерева.
Тихо-тихо, привольно и нежно
Спорит с ветром трава-мурава.
Все свои – и ворона-старушка
Тихо каркнет с вершины:
«Привет!»
Прокукует сто раз мне кукушка,
Хоть и веры кукушке той нет.
Ничего от меня им не надо –
День прошёл, только свет
впереди.
Майский жук – это неба
награда,
По-земному прижмётся к груди.
Всё затихнет, покой необъятный.
Тихий Дон и камыш не звенит.
Замер ветер, и сокол крылатый
Светлым облаком в небе парит.
И приснится, бывает, такое,
Нет меня и душа не моя.
Я – трава, я – цветущее поле,
Я вся эта родная земля.
Äèïëîì II ñòåïåíè
Äìèòðèé Õàíèí
(Ðîñòîâ-íà-Äîíó)
Непубличное
Приезжает немало людей
Из донских городов на свиданье –
Посмотреть широту площадей,
Красоту и величие зданий.
Для меня же Ростов не в церквях,
Не в базарах, раскрашенных
ярко,
А в тенистых, душистых ветвях
Небольшого уютного парка.
В тех влюблённых, что ловят звезду
(Счастье ищет любые лазейки),
На скамейке в безлюдном саду,
Да и собственно в этой скамейке.
В частых окнах и свете ночном,
Äèïëîì I ñòåïåíè
Íîìèíàöèÿ «Ïîýçèÿ»
Íàòàëüÿ Þðèíà
(Áàòàéñê)
В повседневном, банальном,
обычном…
В этом небе, до крика родном!
…а родное всегда непублично.
Äèïëîì III ñòåïåíè
Àíàòîëèé Íàçàðåíêî
(×åðòêîâî)
Степная ширь
Степная ширь,
Степная синь!
И явь ты мне,
И небыль.
Останови и опрокинь
Меня глазами в небо.
Забудусь я,
К тебе припав,
И счастлив, и беспечен.
Ты косы тёплых русых трав
Опустишь мне на плечи.
Угомонишь свои ветра,
И я с тобой в соседстве
Как будто путник у костра,
С надеждою согреться.
Ты ощутишь меня всего
Землёй своей шершавой
И стуком сердца моего
Заслушаешься, право.
А мне –
Всё так бы вот лежать
В твоих цветах росинкой.
И просто так в губах держать
Твою травинку…
Äèïëîì III ñòåïåíè
Çîÿ Ïå÷åíåæñêàÿ
(Íîâîøàõòèíñê)
Утро
Кто тебя придумал, утро,
Утро дивное такое?
Травы в росных изумрудах,
Солнце над донской водою.
В небе – громы, в небе –
птицы.
Хороводы тучи водят.
По желтеющей пшенице
Ветер ходит-колобродит.
Хочет радуга напиться
Из ключа воды студёной,
Да боится наклониться –
Каплет дождик на ладони
.
Íîìèíàöèÿ «Ïóáëèöèñòèêà»
Äèïëîì II ñòåïåíè
Çèíàèäà Äìèòðèåâà
(Ðîñòîâ-íà-Äîíó)
Ìîé õóòîð
Очерк
(печатается с сокращениями)
Глава 1. Зелёная еловая веточка
Мои родители – простые крестьяне. В 2011-м году, в сентябре, папе исполнилось бы сто лет, а в 2012 году – маме.
Работали они в колхозе. Жили в Весёловском районе, в хуторе Свобода, на берегу реки Маныч. До революции он на-
зывался Платовкой. По воспоминаниям старожилов, в этих заповедных манычских плавнях были охотничьи угодья
самого атамана Платова. Ещё говорили, что эти места были сказочно красивы, а хутор утопал в тенистых садах и ро-
скошных палисадниках. Улицы были ровные, широкие, а на них стояли высокие казачьи курени с голубыми ставнями
и резными, как кружево, наличниками, выкрашенными в белый цвет.
Но в годы репрессий большая часть казаков была раскулачена и выслана вместе с их семьями, а их курени были
перевезены в районный центр. Так в хуторе появилось много пустырей. Перед войной жизнь здесь стала понемногу
налаживаться. По рассказам стариков, хуторяне по воскресным дням часто собирались на бывшей церковной площади.
Это был центр хутора. Здесь располагались школа-семилетка, сельский совет,
колхозное правление, медпункт, почта, библиотека и клуб, приспособленный на
развалинах церкви. Здесь же на столбе висел репродуктор. Хуторяне собирались
послушать радио, поделиться хуторскими новостями, обсудить дела.
Мои родители тоже ходили на эту площадь и иногда брали нас с собой. Вот
там-то хуторяне и узнали эту страшную весть – началась война. Почти все муж-
чины хутора по первой мобилизации были взяты на фронт и мой отец – тоже. К
этому времени ему было около тридцати лет, а маме – около двадцати девяти.
Мама рассказывала, что отец очень любил нас, детей. Уходя на фронт, просил
её сберечь нас. Она ему обещала и выполнила его просьбу.
Мне кажется, что помню день проводов папы на фронт. Мне тогда было
около двух лет. Может, впечатление это сложилось у меня из многократных
рассказов старших. Но один момент я помню точно. Мы провожали отца всей
семьёй. Он нёс меня на руках. Мне на его руках было очень уютно и надёжно.
Шли мы по узкой дорожке заброшенного сада. Вдруг папа остановился, опустил
меня на полянку зелёного спорыша, а сам полуприлёг около меня и говорит:
«Дочечка, Зиночка, дай пузочку поцеловать». Я охотно приподняла платьице,
папа, щекоча, целовал меня в пузочку, забавно пырхая губами, а я весело заливалась смехом. Память об этой минуте
осталась у меня на всю жизнь.
Проводили отца на войну, и в доме поселилась пустая тишина. Мы, дети, притихли и как-то в одночасье повзрослели.
Уже не шумели, не озоровали, как прежде, и не заводили весёлых игр. От отца долго не было писем. Мама и бабушка
волновались: думали, что он погиб. Это волнение передавалось и нам. Мы понимали, что с папой что-то неладно.
В хуторе немцев пока не было. Мама по-прежнему работала в колхозе. Скот отправляли вглубь страны, увозили
запасы продовольствия, оставляя прожиточный минимум, пряча его от немцев. Жителей часто брали укреплять пере-
довую линию. Они рыли траншеи и ставили противотанковые заграждения. На плечи женщин, стариков и подростков
лёг непосильный труд, но никто не жаловался.
С фронта стали приходить похоронки. То и дело слышались горькие причитания то в одном, то в другом дворе. А
фронт всё ближе и ближе подкатывался к хутору. Всё отчётливей и отчётливей слышалась канонада, да по вечерам и
ночам светилось зарево. Это горели ближние города, станицы и хутора.
А от папы всё ещё не было известий, но мама и бабушка не теряли надежду и продолжали ждать. И вот наконец-то
почтальон принёс от папы письмо. С замиранием сердца мама раскрыла конверт, а в нём кроме письма лежала ещё
маленькая зелёная еловая веточка. Мама с удивлением и большой радостью воскликнула: «Мамаша! Деточки! Посмот-
рите, какой привет нам прислал отец!» Письмо вслух читал старший брат Саша. Мы видели, как светлели лица у мамы
и бабушки, как радостно загорелись у них глаза, а слёзы катились по щекам. Но это были слёзы радости. Эта радость
передалась и нам, мы с сестрой Валей радостно прыгали и хлопали в ладоши.
Папа писал, что по дороге к месту назначения их поезд разбомбили. Они оказались в окружении у немцев. Про-
бивались к своим долго, с тяжкими боями и большими потерями. Шли брянскими лесами. Вот оттуда эта маленькая
.
еловая веточка. Она стала для мамы символом веры и любви, терпения и твёрдости духа.
Зелёную еловую веточку мама завела в рамочку под стекло и повесила на стену. Все годы войны эта веточка по-
могла ей преодолевать невероятные трудности и удары судьбы, которые сыпались на неё один за другим, помогала
жить и бороться за жизнь своих детей.
После выхода из окружения отец воевал ещё до 30 сентября 1943 года. Служил в гвардии, был пулемётчиком, как
писал сыну Саше – первым наводчиком. Погиб отец в деревне Жуковка Смоленской области. В похоронке сообщалось,
что погиб он смертью храбрых, в последнем бою уничтожил много фашистов и представлен к награде. Но награду
мы не получили, а очень ждали. Было нам, детям, очень обидно: ведь отец провоевал два года и девять месяцев и не
где-нибудь, а на подступах к Москве.
Мама осталась вдовой в тридцать один год, с тремя малолетними детьми. День получения похоронки я очень
хорошо помню. Мне тогда уже было около четырёх лет. Почтальон принёс её к вечеру. Сидела я на огромном сером
камне, который лежал у нас во дворе, около летней кухни. Косые, низкие лучи солнца падали на него, и он сверкал
разноцветными огоньками. Я была занята рассматриванием этих огоньков. Вдруг слышу во дворе бабушкины причи-
тания и плач старшей сестры Вали. Перевожу взгляд на маму и вижу, она стоит молча, как вкопанная, прижав руки
к груди. Потом вдруг, охнув, повалилась на землю, как будто её кто-то невзначай подкосил. Бабушка подняла и увела
маму в хату, уложила в постель.
После этого мама долго болела, отказывалась от пищи и ни с кем не разговаривала. Вначале я не понимала, что
случилось, и плакала вместе с сестрой, потому что мне было очень страшно. Позже поняла причину причитаний ба-
бушки и затяжной болезни мамы. Однажды ночью мы с сестрой Валей услышали разговор бабушки с мамой. Бабушка
говорила ей:
– Прасковья, откуда может прийти Стеша? С того света ещё никто не приходил. Ты лучше твори молитву и осеняй
себя крестом. Тебе жить надо, у тебя трое деток. Ты должна перебороть себя ради них. А к тебе приходил не Стеша, а
дьявол. Давай, я тебя окроплю святой водой да почитаю молитвы.
С той ночи бабушка не оставляла маму одну по ночам. Мама потихоньку начала поправляться. Однажды она встала
с постели, позвала нас к себе, обняла и тихо, но твёрдо сказала:
– Всё, детки, будем жить...
После гибели папы война шла ещё год и семь месяцев. Мы пережили фашистскую оккупацию и освобождение
от неё. Через наш хутор проходила линия фронта на Сталинград. По воспоминаниям мамы, здесь шли тяжёлые бои.
Хутор несколько раз переходил из рук в руки. Во время боёв день превращался в ночь, а вода в озере была красной
от крови. Когда наши части находились в хуторе, в нашей хате располагался штаб. Поэтому наш двор часто бомбили.
Вначале пролетала «рама». Так называли самолёт-разведчик. А потом налетали бомбардировщики, и бомбы, одна за
другой, ложились вокруг нашего двора. Одна даже упала в огород, но в хату ни разу не попали. Только все стёкла из
оконных рам повылетали.
Бабушка во время бомбёжек никогда не пряталась в окоп, а ходила по двору и читала молитвы, особенно она верила
в силу одной молитвы – «Живые помощи». Она была твёрдо уверена, что эта молитва спасла наш двор.
Во время затишья военные часто брали меня к себе. Просили рассказать им стишок или спеть песенку. Я охотно
выполняла их просьбы. Они меня баловали, угощали чем-нибудь вкусненьким, давали кусочки сахару, шоколад. Я
принимала угощения, благодарила, а уходя, говорила: «Дайте и моей Вальке!» Военные смеялись, подхватывали меня
на руки и, передавая друг другу, говорили: «На, неси и своей Вальке!»
Когда немцы занимали наш хутор (это из воспоминаний моей сестры
.
Вали), они были такие уверенные, влетали