98 / 220
98
Èãîðü Áîíäàðåíêî
Действительно, за вечер он и не пригубил…Мы, конечно, хорошо приня-
ли «всё». Я в молодости был крепок. Литр водки вполне мог принять. И был
крепок на ногах. А Виталия Александровича я отвёл в «постельку». Заснул.
На рассвете меня кто-то будит. Открываю глаза — стоит надо мной Закрут-
кин — «как стёклышко». — «Игорь, пойдём выпьем..» — « Ой! Виталий
Александрович…» — Мне на другой день всегда было плохо. — «Ничего,
ничего… Сейчас по сто грамм и в озеро…»
Раннее утро. Степь за ночь остыла—дышит прохладой. Выпили по сотке и
в озеро—голышами…Никого ведь поблизости нет…А вода просто холодная.
Ключевая. Вылезли, «отряхнулись». Ещё по сотке выпили и пошли завтра-
кать… «Столовая» — четыре столика. Вчера был «пир», но «начальство» из
Элисты уехало и то ли забыло «распорядиться» о том, чтобы нас кормили, то
ли так пришлось, но в столовой я оказался один с Аллой… (Коля «отходил»
— есть отказался. Жаров ещё спал. А Закруткин, по-моему, вообще никогда
ничего не ел.) Официантка спрашивает, что нам подать. А у Аллы денег нет…
И я её «накормил» каким-то салатом, яичницей, чаем напоил…
В столице Закруткин всегда останавливался в гостинице «Москва». Как
потом я узнал, эту гостиницу «любили» «старые аристократы», к которым
принадлежал Закруткин. Я же, как «новый аристократ», предпочитал «Рос-
сию». И оказались мы с Закруткиным в Москве в одно время. Он, по-моему,
привёз свой роман «Сотворение мира» в «Советский писатель». Встретились
в Союзе писателей. Вечером созвонились. «Приезжай ко мне, в «Москву»…Я
подъехал. В номере уже был накрыт столик…Виталий Александрович читал
мне последние страницы своего романа. Помню, что там были какие-то «мо-
лоденькие деревца — новая поросль на пепелище». Что-то в этом роде...
А ещё в 1977 году, когда мне было 50 лет , он вёл «мой стол» в редакции
журнала «Дон».
И последнее. 10 октября 1984 года он умер. Приехал Лавлинский (редактор
«Литературного обозрения»), были, конечно, секретари обкома. Не помню,
был ли Калинин. Стоял я в «почётном карауле» — 5 минут… и до того мне
стало плохо, что я, выстояв, сказал себе: «Всё! Больше нигде не стою…»
Мёртвых за жизнь я перевидал, но приходит время, когда понимаешь, что
только в одном-единственном случае ты «незаменим» — на собственных
похоронах.
Было ещё в этот день «видение» — ясное небо! Ни тучки. Выносят Зак-
руткина, и вдруг на небе — радуга… Вот такой был человек.