122 / 220
122
Ãàëèíà Ëîáîäèíà
крупы коней туго набитые перемётные сумы. Одна из них была дурно за-
вязана, видно ордынец шибко спешил, и Агашка увидела знакомую зелёную
рубаху, свисавшую долу расшитым шёлком рукавом и будто даже краешек
своих красных сафьяновых чириков.
Татары между тем спешили к часовне, паперть которой была Агашке видна
до последней балясины на крылечке, надеясь на новую поживу.
— Алла-а-а-а…— кричали татары, выламывая дубовую дверь голубца.
—А-а-а-а…— катилось по майдану, проникало за валы в далёкую степь:
видно, с трудом давалась неверным та последняя преграда.
И вдруг Агашка обомлела: несколько желтолицых, щелеглазых воинов
мчались к часовне с зажжёнными фитилями и, обежав святое пристанище,
пускали пламя с той стороны, откуда задувал ветерок — и, весело галдя,
отступили.
Светлый, почти призрачный дымок окурил купол, алые язычки огня заоб-
лизывали стены…
Татары смеялись, —откуда-то волокли деревянный скарб и подбрасывали
в охватившее полмайдана широкое огнище.
Агашка зажмурила глаза и, боясь застонать от боли, крушившей её серд-
це, пала на колени:
—Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет Цар-
ствие Твое…
Грохот, шум, крики, — всё смешалось в единый страшный гул, и Агашка,
превозмогая себя, глянула в ту сторону.
Дверь часовни распахнулась: на горящем крылечке в чёрном подряснике
махал направо и налево саблей батюшка Михайла, а за ним, прижав к груди
образа, стеная и плача, жались ребятишки и бабы. Двух или трёх ветхих
стариков держали под руки, а четверо других, опиравшихся одною рукою на
посох, другою, выставив вперёд себя — кто топор, кто рогатину, кто саблю
— немо и сурово сжали уста и застыли каменными изваяниеми, наподобие
тех, что изредка высятся на скифских могильных курганах по дикой безмол-
вной степи…
—Отче наш…— снова начав молитву— заново, не слыша своего голоса,
только замечая, как всё сильнее давит кровь в заушинах, зашептала Агашка.
—…Иже еси на небесех!.. Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое,
да будет воля Твоя, яко на небеси, так и на земли…
Татары, не то глумясь, не то чего-то ожидая, стали полукругом перед
папертью, куда уже падали горящие головешки, попадая на головы и плечи
захваченных пленников, тыкали длинными пиками, норовя попасть в лики
святых икон. Каждый раз, как только острие направлялось в ту или иную
сторону, туда падал тяжёлый сабельный удар батюшкиМихайлы. Он оттеснял
собою мирян в узкий, оставшийся незанятым татарами промежуток между
горящей стеною и гикающим чужестранным воинством.
—Бегите, Христа ради! — рванулось вдруг из его груди, а сам он ринулся
к ближним ордынцам.
Двое из них упали, не успев поднять сабли, а третий, стоявший сбоку, ру-
банул по чёрному подряснику сплеча, по тому как раз месту, где теснился тот
самый, могучий, повелевающий зов, воззвавший живых к спасению…