9 / 10
9
№№ 5-6-7 – 2015 г.
Литературная страница
что читателю изнутри открываются связи и отношения в мальчишеской среде, сложный мир
подростка, своеобразный «кодекс чести» взрослеющих мужчин. Природа сосуществования
подростков, юношей имеет свой порядок, интересна и мало изучена.
«Везде были свои, неписаные правила, обычаи, и каждый – хочешь – не хочешь! – вы-
нужден был их придерживаться. Кто установил эти правила, кто следил за их жизнью, да и
следил ли, сказать трудно, но так было принято – отступник сразу выпадал из общей массы
«своих», а в результате мог иметь вполне нормальные неприятности».
Приводя рассуждения Владимира о новых для него явлениях окружающего, о неожиданно
ставшей головокружительно–притягательной красоте девочек, о мучительном чувстве ревности,
о мотивах тех или иных поступков людей, автор доносит до читателя трудное и стремительное
вхождение молодого человека во «взрослую» жизнь.
«В то время я ещё не придавал значения извилинам человеческого характера и поступки
людей определял весьма просто: это хорошо, а это плохо, это должно быть таким, а вот
это – нет. И никогда не искал причин. Я ещё не знал, как трудно определить поступки, как
часто люди действуют вопреки собственным желаниям и пониманию окружающих»
.
Важная задача в разрешении этих житейских ситуаций – достичь не подлежащей со-
мнению достоверности, чтобы читатель сопереживал, соучаствовал, что вполне подвластно
Алексею Береговому.
Размышляя над образом главного героя повести «Красные огни», можно прийти к выводу,
что нет в нём цельности, что он в своих действиях несостоятелен.
Ради любви Владимир готов на безрассудство, но только не на предательство друзей. Опа-
саясь, что Лариса попала в беду, он уходит из части в самоволку, готов ехать к ней, нарушая
устав, вопреки здравому смыслу, и только боязнь подвести сослуживцев останавливает его.
Однако горячность молодого человека вызывает понимание и снисхождение, стоит вспом-
нить о его возрасте и неопытности.
За время, которое охватывает повествование, главный герой мужает, «взрослеют» его
чувства, меняется мировоззрение. Он приходит к рассудочному анализу неровных и в большей
степени иллюзорных отношений с подругой юности и трезво оценивает всю эту «эпистоляр-
ную» историю.
«Мне было грустно, но почему-то не больно. Наверное, я давно осознал всё и был готов к
этому. Ничего не хотелось выяснять, не было желания что-то знать – так лучше, пусть не
будет виноватых и пострадавших».
К середине второй части произведения возникает ощущение, что действие затянуто, даже
появляется досада на странную непредсказуемую Лариску, но и тут автор хитроумно обходит
наши неоправданные ожидания, подводя к острой, на душевном надрыве кульминации:
«Внезапно я понял: это всё! Она никогда не приедет. И больше не напишет. Что-то обо-
рвало ниточку, столько лет связывающую нас. И надеяться глупо. Надо встряхнуться и понять.
Как? Что? Почему? Оставались ещё вопросы, но они уже не имели решающего значения».
Особенность произведения заключается в том, что концовка нечёткая, тяготит чувство
незавершённости, автор оставляет любопытство читателя неудовлетворённым.
Нельзя не задуматься над смыслом повествования, над тем, что хотел донести писатель
до человека, взявшего в руки его книгу.
Может это совет молодым, как бережно надо относиться к настоящему чувству, бороться
за любовь, не отпускать от себя любимого человека, чтобы не потерять его? Или, напротив, –
дать чувству вызреть, окрылиться в свободе и самоуважении и в какой-то миг понять: истинное
оно или взлелеянное мечтой?
Видимо, поэтому и не произошла столь мучительная в своём ожидании встреча главных
героев, что ими яркая влюблённость была принята за любовь, как это часто бывает с первым
трепетным чувством.
Эпилог также не добавляет ясности в развязку сентиментальной истории, разве что в осадке
горького опыта остаётся назидательная зарубка:
«…за счастье всегда необходимо бороться,
что любовь тем больше приносит радости, чем труднее даётся, но дороги, которыми мы к
ней идём, должны быть всё же в меру длинными, потому что в пути не только находят, но
и теряют».
Отзывы на эту книгу, написанную в 1990-м году, мне приходилось слышать различные.
Но то, что она до сих пор будоражит воображение, несомненно делает её трогательным «от-
тиском» того незабываемого времени.
Людмила Хлыстова, член Союза писателей России
Геннадий Селигенин
О С К О Л К И -2
«О, Земля, что тебе не хватает?
Чистоты, чистоты, чистоты…
О, Душа, что тебе не хватает?
Чистоты, чистоты, чистоты…»
А. М
.
Две картошки и пачка соли
…В уже подмороженной земле редкие остатки картошки, бурака, морковки... И мы, хуторские
пацаны, выковыриваем, чем попало. Увы, и впрямь не густо. Да и не особо раздольно. Сторож по-
хаживает, арапником постреливает. У дороги сапетка (вязаная из лозы корзина), весы… В общем,
что такое «десятина» познал уже в восемь лет.
Но сейчас-то…не война, однако. «Миша-архитектор» к гласности и социализму с человеческим
лицом поворачивает. Якобы для пользы продвижения. И музыка знакомая, родная, с тем же при-
певом: «Ширше, глубже и с полной ответственностью…». Песня, скорей, для мышей. Что-то вроде
оберега при пустых магазинных полках!.. Ну, и эти империалисты, само собой… Хотя теперь-то
вроде в друзьях. У острова Мальты плотно бортами сошлись. Правда, штормяга почти трое суток
трепал, не давал такому сближению. Прямо мистика какая-то. Упреждение что ли... Но Михаил
Сергеевич – наотмаш: «Время разбрасывать камни прошло. Теперь время собирать камни…».
Только вот насчёт продолжения: «Время обниматься и время уклоняться от объятий» советники,
видать, смолчали…
Подгребаю к берегу, бросаю якорь. Круто, но выкарабкался. Сколько вижу – чёрная, перепа-
ханная земля. Самое то, что надо.
Метрах в трёхстах – подсобное хозяйство с посадочно-уборочным инвентарём и техникой под
навесами, сторожка.
Смотрю – «бычок». Совсем свежий. Справный такой «бычок». Не первый, стало быть, я тут
«золотоискатель»… Докурил. Полегчало. Спасибо. Видно, сильно волновался человек. Даже до
половины не высмолил. И тут такое накатило…То ли стыдом, то ли позором. Аж в затылке хруст…
Детство – голодное и холодное, юность – так себе и вот оно – к старости то же самое провальной
пастью щерится…
Дома дочка с дитёнком. Жена. Единственная в семье при работе задержалась, с кое-какой
оплатой. Обещал без картошки не являться. Держал в уме эти угодья. Хорошо, – сын в армии, на
довольствии. Защищает страну аж в Монголии. Пишет: «Мама, рубли в конверте больше не при-
сылай. Кто-то забирает».
Нашёл капитальный сучок, выломал... Ага, вот она, голубушка. Невеликая из себя, но лиха беда
начало. Сую в карман. Через полчаса ещё одной барабулькой разжился. А поясница уже того…
Еле разогнулся.
От сторожки женщина метётся. Вилами жонглирует, рот расквашен воплями… Делать ноги?
От женщины?.. С двумя картофелинами?..
Иду навстречу. Она в кирзовых сапогах, в фуфайке, пуховый платок на плечи съехал. По воз-
расту – почти ровесники. Похоже, изрядно притомилась, уже – шажками ко мне. Но вилы – наи-
зготовке. А вместо «Ура!»: «Люди тут за копейки горбатились, а ты… Дубина здоровая!..». Это
– самое слабое из всей речёвки.
Протягиваю картофелины.
– Не стыдно тебе?!.. Мужик тоже мне…
Ну, и так далее…
Одним словом, досталось не только мне, но и всей нашей мужичьей породе никчемной. Ми-
нут пять – без остановки. Не мог втиснуться. Да и с чем? Стою, киваю согласно. Пускай, может,
легче ей станет, сердешной. А что сердешная – точно. Вон столько отмахала по пахоте. И ради
чего? Кладу к её ногам воровскую добычу, жду приговора. А она промокает краем платка лицо
и серыми глазёнками луп-луп:
– Ты чего, немой?
За малым не соглашаюсь: мол, немой. Угнул голову. Совсем покорливым телёнком прикинулся.
Немой… В войну да и после, пока отец не вернулся из Сибири в сорок шестом, помытарились мы
с мамой по чужим углам. И у немых жили (кое-что из их «языка» до сих пор помню и понимаю),
и у татар (от них осталось: «Генка, гони сыр на речку!». Сыр – корова).
Женщина воткнула в землю вилы.
– Так бы и сказал. Я тебе сейчас покажу. За красноталом наши ребята ещё не успели подо-
брать…
– Спасибо, – роняю от всего сердца.
– Ах ты гад ползучий!.. – хриплое шипение. В руках мучителя снова вилы. Надо бы посме-
яться. Не получается. Всё же пересиливаю себя, смеюсь. А какой смех через силу! Так, пародия.
Но странное дело, – женщина замолкает, и в лице её что-то меняется. Смотрит мне в глаза как-то
по-особому, похоже, соображает: не спятил ли мужик?
– Пойдёмте, – зову. – У меня там, в лодке, пачка соли. Ещё той, брежневской. Застойной.
Семь пятнадцать…
Что-то заело в моём станке, и я призываю Семёныча. У него замкнутое с широким лбом лицо.
На глаза свисают рыжие кустистые брови. Он по локоть запускает в картер волосатые руки, про-
щупывает в густом коричневом масле шестеренки, фракционы. Что-то вынает, подкручивает…
Фыркнув в мою сторону (знак окончания дела), отправляется дальше.
Я уже больше года работаю на заводе, но ни разу не слышал от него слова. Другие считают Се-
мёныча немым. Он, может, и немой, но не глухой. Стоит окликнуть, – сразу оборачивается.
Семёныч – слесарь-ремонтник. Своё дело знает туго, никогда не отказывает в просьбе что-то
починить или подправить в моём токарном «Красном пролетарии». Но просить не всегда хочется.
Слишком уж бирюковатый. Меня он привлекает совершенным отсутствием любопытства к кому
бы то ни было. Нутро станка ему интересней человека.
В те годы нашМорозовский ремзавод имел собственную силовую подстанцию. Она и питала его
электричеством. Рядом – приличной ёмкости резервуар-отстойник с отработанной горячей водой.
После ночной смены частенько мылись в нём. (Слово «душевая» нам было тогда ещё неведомо).
Вода по температуре довольно сносная.
И вот как-то оказываемся с Семёнычем у бассейна разом. Разоблачаемся подчистую. Не от-
правляться же домой в мокрых трусах. Слесарь раздевается первым. Худой, как сушёная чехонь,
я с немалой завистью поглядываю на его коряжистую фигуру.
От воды – клубы пара. Семёныч, не долго думая, разбегается и – со всего маха в воду… Сразу
же – бугаиный рёв: «Оо-ох!.. Ёо-ох!.. Мо-ох!.. Бо-ог!..». Как ошпаренный, вылетает из бассейна.
Под чахлой акацией – красная пожарная бочка. Семёныч ласточкой влетает в застойную
жидкость. Вместе со смердящей ряской начинает выплёвывать: «Ссуки!.. Так вашу!.. Перегрели
движок. Фраерраа!..».
До меня не сразу доходит: Семёныч-то наш заговорил!
На другой день делюсь своим открытием с пожилым сменщиком, а он – тихо, будто по секрету:
мол, Семёныч отсидел за анекдот, тот анекдот и сделал его немым.
После «купания» он вроде как помягчел ко мне, и я стал домогаться, что же это за анекдот был
такой дорогой? Слесарь в ответ только фыркал. Но однажды сжалился: «Семь пятнадцать называ-
ется. Тому, кто рассказывает, – пятнадцать, а кто слушает, – семь…».
Шёл всего лишь пятьдесят четвертый год…
Брала Галя воду…
Иван – другу:
– Вась, а о чём ты думал там, в засадах?
– Так о чём…Ну, увижу тебя, и вот так, как раньше, будем сидеть на берегу нашей камышовой
речки. У поставка. И смотреть на воду. И ожидать…
– Чего ожидать-то?
– А чего ожидают с удочкой?
– Хх-а, да уж знаю: колы прыйды Галю и будэ воду браты…Всё не можешь забыть? Галю наша
теперь недоступна. Бизнесвумэн. Или юмэн?.. В общем, заодно с гражданским мужиком в городской
лавке окорочками да потрошками торгует. И лавка не абы, а в собственном владении.
Вася кладёт удочку, отодвигает от бедра костыль, достаёт из кармана сигареты.
Далеко, далеко поеду…
Автобус тронулся, и соседка моя сразу заговорила:
– Папа пришёл с войны, убил мою маму-красавицу. Его посадили, а меня воспитывали род-
ственники… Приехала на свадьбу к подруге. Познакомилась с армянином. Предложил… Я вышла
за него. Он – лётчик-испытатель. В прошлом году похоронила…
Такой хороший муж. Так хорошо жили. Два сына. Один погиб. Дети у него, уже выросли. У
второго – дети. Живу одна… А я вот езжу… С одного автобуса – на другой. Так хорошо. До база-
ра, потом – до Сельмаша. По базару похожу. Цены почти везде одинаковые. Да сколько мне… От
Сельмаша до «Садов» пересаживаюсь. Парк называется так. Там берёзки. Похожу. Там хорошо
так. Листочки под ногами. Когда солнышко – шуршат. Прямо живые. После дождичка – мягкие,
ласковые… И воздух совсем другой. Так бы дышала и дышала…
Приеду домой, звоню сыну, спрашиваю: «Вы мне звонили?», а он: «Нет, не звонили». Так и
езжу. Привыкла. Хорошо. У меня проезд безплатный…
Из-под замшевого берета – прядка волос седых. Лицо чистое, моложавое. Карие, приморенные
тоской глаза. Я потом не раз видел её в автобусе. И она рассказывала о себе, о своей жизни. Вполголо-
са, сбивчиво, с повторами. Слушали, кивали, другие делали вид, что слушают, но не обрывали.
Года два-три назад случайно подсел. Женщина чуток повернулась, и я узнал её. А она – сразу,
как бы продолжая недоконченное:
– Приехала из деревни. Он – тоже. Хочешь, говорит, давай тебя засватаю. А что мне терять?..
Он выучился на лётчика. Испытателем стал. А я техникум закончила. Бухгалтером работала в
ихней части. Мы так хорошо жили. Мы на Дальнем Востоке были. Муж – военный. Сын старший
возле китайской границы погиб. Дети его, мои внуки, там…Мне восемьдесят три года. Последнее
время муж лежал парализованный. Но я смотрела за ним. Была не одна. Сейчас пересяду и далеко,
далеко поеду…
Больше я не видел её, не встречал.
(Окончание в следующем номере)