3 / 6
Ëèòåðàòóðíàÿ ñòðàíèöà
3
¹1 – 2012 ã
***
Что-то стала медь тускнеть,
поистерлась позолота,
в сердце будто жести твердь, –
петь и плакать неохота.
Круг весёлый не идёт,
круг становится всё уже –
с полдня дождь холодный льёт,
ночью ветер шарит в лужах.
За стеной не спит сосед
от биг-битного дурману.
Есть шкатулка. Песни нет.
Песня нам не по карману.
Медведь в зоопарке
Не по-волчьи сер
и не лыком шит —
ты теперь, как все,
гладкошерст и сыт.
Остранясь сирен
близких бед и битв,
слуховой твой нерв
в чаще брюха спит.
Ржавой клетки лоб,
ненавистный хлеб...
Ты теперь – холоп,
безголос и слеп...
Медведь в болоте
В жару, в агонию светила,
меж верениц сухих боров –
во мхи, в ладони тьмы, к тортилам!
Как горб наживший – в часослов.
Мудреть.
От всяких жажд и болей
в кошму ли, в яшму, проще – в рясу!
Зарывшись носом, брюхом, воем
ушей прижатых – в тину, в засыпь
тела, пыла, пафа, пыфа,
пуха, туфа, туша, шипа –
ленью, лепом, лоском, лапой –
в заводь, в опрель, в отумь, в липу!
В лажу, в лужу, в ложу, в ложе!
В засыпь, в загреб, в анти-жар,
в заумь!
(Лучше б в засмерть!)
В то же,
в общем,
от чего бежал!
***
Всё – об одном...
Но зодчий
не размыкает уст.
Край дорогой мой, отчий
край – молчалив и пуст.
Сделан последний выбор:
темный глухой постриг.
По онемевшим избам –
развоплощённый клик.
Страшно стоять над миром
в белом венке из роз,
собранным по могилам
в милом краю, где рос...
***
Июньская, пахучая, несмятая,
цветущая, растущая трава,
о, как же безнадежно ты припрятала
все лучшие, все нужные слова...
Густая, непролазная, отвесная,
затмившая всё поле до конца,
ты знаешь ли, как билась
бессловесная,
как бьюсь я о железные сердца?
Как холодно, как голодно, как
горестно
немотствующим сроду на Руси...
Цветущая, растущая по пояс мне,
воскресни, вознесись и вознеси!
***
Шёл по улице дождик
божественный,
тихий-тихий, смиренный такой,
и подумалось мне о пришествии,
и поверилось в вечный покой.
И почудилось счастье возможное
в этой странной безбожной стране,
и притронулась так осторожно я
к дождевой одинокой струне.
И – запела струна беспечальная,
так запела, что – Боже ты мой! –
мне припомнилось чувство
начальное
восхищения жизнью самой.
Молодой, неизменно изменчивой,
в яркой зелени, в ливнях, в снегу,
юной девочкой, девушкой,
женщиной,
окликающей день на бегу,
с лжегероями, судьями грозными,
с дверью в небо, всегда запасной,
с дорогими мне влажными
гроздьями
повсеместной сирени весной!
Дождик пел. Пел с утра и до
вечера.
И сбегали по нежной струне
с тёплых заводей облака млечного
все счастливые годы ко мне.
Все картины, слова, все мелодии,
все оттенки живых голосов,
все молитвы – все признаки Родины,
выходящей из курских лесов…
***
Одинокий сверчок, не кричи над
дорогой...
Перепутав года, я бреду наугад,
мое сердце полно всё такой же
тревогой,
как и осень назад, как и осень
назад...
Одинокий сверчок, люди любят
веселье,
люди жаждут огня, суеты-пестроты,
как гнетёт их мотив моей песни
осенней,
одинокий сверчок, так досаден
им ты.
Одинокий сверчок, не кричи над
дорогой,
наше лето ушло, дня погас огнемёт,
мы с тобою одни на равнине
пологой,
нас не слышит никто, нас никто
не поймёт…
Цикорий
Росы прозрачная слеза
скатилась – и пахнули синим
глаза цикория – глаза
моей земли, моей России.
Моей родни. Отец и мать,
брат, сёстры, бабушки, чьи сказы
о предках можно продолжать, –
все, как один, голубоглазы.
Голубоглазы сын и внук,
и внучка… И сама я, кстати,
невестка, зять… И даже друг,
и даже лучший наш писатель…
И, если уж пошло на то,
Христос. Вся высь и всё
пространство,
весь океан, Его престол,
и небеса – Господне Царство.
Я верю в этот синий цвет,
служа ему без прекословий.
Как кротко он глядит на свет
цветок непризнанный – цикорий…
***
Две головки, две светлые-светлые,
и такая вокруг чистота...
Я гляжу, как в прогал меж
рассветами,
в эти дали, в свой возраст Христа.
Всё прейдёт. И всё там и останется,
в глубине межрассветных палат:
и Любовь моя, белая странница,
и Печаль — её верный Пилат.
Сгинет всё и затмится до донышка...
Но не смоет и море морей
две головки, два тёплых
подсолнышка
с невесомой ладони моей!..
***
Заметает. В тёмном доме тихо.
Спит мой сын, посапывает дочь.
За окном, как белая слониха,
выгнув спину, прикорнула ночь.
Час не ранний. Только мне не
спится.
Выхожу неслышно на балкон.
Снежной пылью шелестит
страница
книги года. Снежен небосклон.
Город спит. Снег запорошил ямы,
горы труб, траншеи... Снег метёт.
Вскинув стрелы, над дорогой
краны,
словно стражи, караулят год.
Нет, уйдет. Уйдет, и не заметят,
что сменилась веха... Скоро – век...
Спит мой дом. Посапывают дети.
Тихо-тихо. В Волгодонске – снег...
***
Развернуты, распахнуты над лесом
большие кучевые облака.
Душа моя, покоем поднебесным
расправлена, распрямлена – легка…
Гудит, жару закручивая слепень,
завьюживают память ковыли,
и кажется, что веки есть те цепи,
что держат ещё душу у земли.
***
Отсырело подсохшее сено,
зашумела ветла у реки,
и тоска воронёнком присела
на оборванный кончик строки.
«Возвращаться – плохая примета», –
даже в мыслях туда не ходи,
где растаяло некогда лето
костерком у дождя на груди...
***
Всё те же простор и костёр,
и угол, как Углич, остёр,
и сумрак на грани конца,
и две половинки лица,
и голос, занявшийся льдом,
и та же дорога не в дом,
и груды ночного смолья,
и только над пеплом – не я...
***
Неизгладимы – август,
воскресенье,
цимлянских скал оранжевая
цепь...
Я сад и лес люблю со дня
рожденья,
потом им стала родственницей
степь,
затем — степное море, скалы,
выси,
воздушных яхт цветные паруса,
и позже – Дон в столбцах бегущих
мыслей
под кожей неподвижного лица...
***
Российской осени глубины...
Морозный иней на траве,
покой, безлюдно-голубиный,
и солнце – в чистой синеве.
Всё кротко и благоречиво.
Притихло, греясь, вороньё...
Есть от сует уйти причины
в лесное скромное жилье.
Здесь так чудесно пахнут соты,
так золотится в кружках чай,
и мысли, смутные, как готы,
легко несут свою печаль.
И – так свободно, так пространно,
так просто всё предугадать,
что в самом деле – имя Анна
звучит как «Божья благодать»...
***
Не поёт соловей, не кукует
кукушка,
багровеют зарницы, грядут холода,
над дорогой плакат, как большая
хлопушка,
и гудят, и гудят на ветру провода.
Распахнулся простор и напомнил
отчасти золотящихся дней
купола-терема...
Осень, осень, не рви мою душу на
части:
за порогом тепло, на пороге – зима...
***
Открой окно в распахнутую ночь,
откуда пахнет воздухом морозным,
таким же ослепительным и
грозным,
как в годы те далекие, точь-в-точь!
Открой окно в распахнутую ночь.
Ты помнишь ту безумную пургу,
и город, утопающий в снегу,
и возгласы восторженных детей,
и тысячи верёвок и снастей,
поднявших снеговые паруса,
и судеб путевые голоса,
и поезд, удаляющийся в крик,
Àííà Êîâàëåâà
Âîñêðåñíè, âîçíåñèñü è âîçíåñè...
и этот повторяющийся миг,
Край дорогой мой, отчий
который невозможно
превозмочь?..
Открой окно в распахнутую ночь...
***
Нырнёт на дно кувшинка белая,
запахнет пылью и росой,
и я опять, как гостья бедная,
пойду прибрежной полосой.
Песчаной отмелью и кочками,
тропой бродяжьей меж болот
земля моё сиротство прочное
от года к году поведёт.
Но где-то в лето градобойное
под крики древнего сыча
сойдёт на нет дорога дольная,
и боль затихнет у плеча.
Зазолотятся в ветках радуги,
зазеленеет старый ствол,
и две души, обнявшись радостно,
благословят своё родство…
***
Белая заря – к вёдру,
красная заря – к ветру.
Поклонюсь земле – одру
всех своих надежд светлых.
Вот они лежат рядом,
по концам дорог – зори.
Белая горит – садом,
красная болит – горем.
Я стою средь них – немо
под густым шатром ели:
здесь ветра неслись в небо,
здесь снега восторг пели...
Îôèöèàëüíî:
Вниманию писателей –
членов Ростовского РО СПР!
3 марта 2012 года в 12 часов дня в
помещении СП (Серафимовича 89/94)
состоится совместное заседание сек-
ций прозы, поэзии и правления отделе-
ния. Будет рассматриваться творчество
прозаиков Владимира Москаленко,
Вячеслава Зименко, Светланы Фа-
деевой, поэтов Татьяны Даниловой,
Дениса Зубова, драматурга Татьяны
Сенчищевой.
Приглашаются все писатели от-
деления.
Правление