40 / 184
40
Алексей Береговой «Дорога на Селиндер»
достал своё оружие, как мне этого хотелось, но струсил капитан, как мне
казалось, а может быть, посчитал свою жизнь много дороже тех миллионов,
которые хотел получить от меня, и потому всё вышло наоборот, — позволил
он забрать мне его пистолет, который я у него на глазах, вынув обойму, за-
бросил в кушири соседней дачи, и спокойно уехать. Единственно, во что я
верил непоколебимо, были трюки с телефонной любовью и телефонными
трупами, которые, я думаю, привели хоть к какому-то результату, отчасти
удовлетворившему мою жажду мести. Но влепить все эти «мои грехи»в моё
уголовное дело было совершенно невозможно, и я это хорошо понимал.
Не было бы особых осложнений в моих отношениях с властями Ростова,
— здесь Паша Жбан постарался обрезать концы, но оставалась ещё компа-
ния Гены Хомяка с благодетелями типа Аркадия Семёновича, и, хотя, эта
компания, казалось бы, не могла быть причастна к преследованию меня по
закону, её значение и её опасность сбрасывать со счетов было нельзя. Се-
рьёзной причиной к тому, чтобы меня сразу определили «туда, куда надо»
было то обстоятельство, что я находился в розыске, — это был факт, и хотя
его происхождение могло быть совершенно искусственным, он оставался
решающим и определял мои отношения с властями. А то, что власти меня
не любили, я знал точно.
Всё это давало мне вполне определённые шансы, при некотором старании
правоохранительных органов, надолго задержаться за решёткой, однако, и
этот факт оказался в тот момент не самым важным в моей судьбе, — я влез
не в свое дело, и мне неожиданно пришлось столкнуться со страшной в сво-
ей безысходности проблемой, предвидеть существование которой у меня не
было никакой возможности, но она существовала, вытекши из предыдущих
моих поступков, и в один не очень прекрасный день лупанула по мне своей
неотвратимой реальностью. Но о ней несколько позже…
Только вот в тот момент, когда меня грузили в вертолёт на заброшенной
лесной усадьбе, все эти расклады мне были абсолютно безразличны по при-
чине моей неспособности вообще что-то воспринимать и чувствовать.
Как выкарабкался в тюремном госпитале, представляю себе слабо и не
перестаю удивляться. На тех-то лекарствах и харчах! Видимо, сам организм
поборолся и победил, но на победу эту ушел почти год. А может, кто-то все
же очень постарался, чтобы я выжил и что-то сказал.
Допросы начались ещё на больничной койке. Они поражали своей бес-
смысленностью и неопределённостью темы. Точно следователь хотел узнать
обо мне всё и в этом «всё» что-нибудь для себя наковырять. Он словно гово-
рил мне: «Расскажи мне то, не знаю что, но чтобы всё это было правдой»…
Он обхаживал меня со всех сторон, жал на доброту и справедливость, но я,
глядя в его хищные глаза, вспоминал глаза капитанов Седликова и Незови-
батько и, находя в них несомненное сходство, держался и не поддавался на
следаковские ужимки. Я напирал в своих показаниях на события в лесном
дурдоме, а он почему-то больше интересовался тем, как я туда попал, где взял
и с какой целью применял автомат, пистолеты, и как ко мне попали «чужие
баксы». Я, как «честный борец за справедливость» и, в общем-то, рядовой
дурак, раз за разом рассказывал одно и то же, соврав лишь в том, что прибыл