119 / 160
119
ÄÎÍ_íîâûé 14/1
А что сейчас? Я не знаю что… Я хочу оставаться на месте. Не хочу трогать
ничего. Потому как любой поворот, в любую сторону — смертелен. И долго ли
продержишься на этой мёртвой точке?!
«Всё так же, как было и есть, так и будет, так и есть», — этими неуклюжими
конструкциями я уговариваю себя. — Иначе ведь зачем я носился по ночной
станице в поисках аптеки, чтобы быстрее сунуть тебе чайную ложку корицы.
Пожуешь, и не будет тошнить, не будешь рвать.
Он
внутри тебя требовал каких-
то новых веществ, которых в тебе нет. Железа, марганца, цинка. Всю таблицу
Менделеева. Корица. Корица не помогала. Тебя рвало. Я крутился на цыпочках и
пятках — с тазом. Сейчас это тоже кажется счастливыми мгновениями прошлой
жизни. Прошлое мы всегда покрываем золотом… И
он
родился, и мы выбирали
имя по сентябрьским святцам. Святцы советовали какие-то древние «неудобо-
варимые» имена, вроде Эмпедокла. Или Птеродактиля с Амфибрахием.
И вот теперь
он
спит. И называет свою сестрёнку Ленку «Атькой», кошку
«Нафой», крокодила «Ге». Такой взрослый, и такой маленький. И это ведь тоже
есть ты. У него и зрачки-то стали подстраиваться под твои зрачки, становятся
зелёно-золотистыми.
Но вот сейчас я боюсь ночей. Мне сон не всласть. Он для меня утомителен.
Мне часто снится одно и то же. Будто поезд мой остановился, незнамо где. И я
всех потерял. Пропали сумка, билет. Я один на полустанке, у которого нет имени.
Как перст. Вокруг — холодные тени.
А если я проснусь от такого, то во мне почему-то рождается фраза: «Воют
волки». Самого воя я не слышу. Жжёт внутри хлоркой, будто кого-то похоронил.
Но вот это заколдовывающее словосочетание «воют волки», «во-во». В самом
словосочетаний вой. Во-о-о-о! До бесконечности.
Может быть, поэтому я и обрадовался тяжёлой пачке фотографий в красном
пакете «Кодак». Они должны нарушить злосчастное равновесие, разрешить
ситуацию.
«Брат мой, Сэрж Мурманский, хрен голландский, скажи, Сэрж, как дурят
нашего брата?» И Серж, мне кажется, кивает головой и лукаво улыбается. Кто
из нас счастливее? Сэрж, в далёком морском городе, или я на юге России. В ка-
зацко-красноармейской станице, куда меня чёрт дёрнул, прикодылять на мутном,
ленивом поезде?
Прикодылял из-за соловчихинского волка.
Я работал тогда далеко. В Вязовке. Фотографом в газете «Восход». Редакция
топилась дровами. А дубовые чурбаки мы, редакционные, тетешкали в конце
лета. Обмывка в конце, как погрузим. Как отъедет «ЗИЛ» с прицепом.
«Вжик-вжик», — бензопила Гены Брыкалова обрезает сучки, развлекается.
«Блямц-дрямц», — гранёные стограммовые стаканы. «Мне мммилиметрик…не
доливать». «Хрум-рум», — пучок зелёного лука в зубах. Степан Иваныч кидает
«беломорину» из одного угла рта в другой. Синь в небе, зелень — всюду. Водка
тогда казалась слабой, но бодрящей. Вольный воздух...
Замредактора Серяков, раскинулся на траве. Он — лирик. Живот со втянутым
в него пупком: «У лесника — Уколов фамилия, волк на цепи. Вот бы…»
Для того и пупок чешет, чтобы я подхватил:
— Для четвёртой полосы.
Для газеты.
Зам понюхал сорванные тут же цветы-колокольчики.
— А-а, вошь на аркане! — Это ни к селу, ни к городу буркнул Коля Бутусов.
Он — практик.