6 / 8
По случаю юбилея чествовали маститого писателя Гурия
Ивановича Плетнёва. Вначале чествовали в общем зале. Со-
шлось много собратьев по перу. Прибыл и народ-читатель.
Гурий Иванович являл собой феномен, определённый кол-
легами понятием «многостаночник». Заявил о себе стихами,
но когда был причислен к желанному «Ордену», – широко
проявился в прозе. Радовал переводами из «малых народов».
Преуспел в публицистике. Можно сказать, личность в своём
роде состоялась, вошла в анналы.
Иные стихи были положены на музыку, и артисты фи-
лармонии сопровождали их теперь на рояле. Представители
драмтеатра читали самые сочные куски из его прозы. Мо-
лодые славили за безкорыстную моральную и творческую
поддержку. Народ-читатель желал долгих лет плодоносного
труда «на радость всем нам». Державные лица не только же-
лали, но и вручали положенное по такому «мероприятию»…
И потихоньку-полегоньку седой венчик на голове юбиляра
засвечивался золотым нимбом.
Было ли самому Гурию Ивановичу приятно?
В литературе Плетнёв провёл долгую жизнь, знал из чего
происходят слова. С чувством выполняемого перед кем-то
долга каждодневно тянул в гору нагружаемый этим безпокой-
ным хозяйством воз. У него были грустные и смиренные глаза
усталой лошади. Но даже пожившей изрядно лошади бывает
лестно, когда вместо привычного сена, как орден, цепляют
на шею торбу, насыпают овса.
Ему хлопали, а он приподнимался, благодарно «гнул
выю». Но вот начался и «разъезд гостей». Остался «кружок»,
и он, заодно с Гурием Ивановичем, как-то естественно и неза-
метно потянулся к заранее обговоренному месту.
Внизу, в баре (обговоренное место), был накрыт стол. Гу-
рий Иванович какое-то время размышлял над тем, что можно
потребить со своей язвой и подносившейся печенью. Изжога
на этот час вела себя лояльно, и было бы славно пригубить
шибуче-кипучего. Но опять же – печёнка…
Голубому свету здесь аккомпанировала приглушённая му-
зыка. Как не упрашивали Гурия Ивановича занять «тронное»
место в торце стола, он твёрдо воспротивился. И место было
определено председателю-распорядителю.
Плетнёв всё с той же мучительной, так и не состоявшейся
мыслью, обозревал стол. В какой-то момент дрогнул, хотел
по-молодецки махнуть рукой и отведать коньячку, но вовремя
сообразил о таинственных дубильных веществах, о завязан-
ной в общем контексте поджелудочной железе… Так что
остановился на нейтральной минеральной. Это было кстати
и с другой стороны: издавна определённое самому себе за-
дание – выдавать каждодневно не менее двух листов прозы.
Собственный юбилей мог сломать его планы, но впереди
оставалась ночь. «Железная самодисциплина – столбовая
дорога в классики». Слова покойного мэтра-наставника не в
шутку осели в его сознании крепким монолитом, сделались
путеводителем. Хотя сам мэтр не особо следовал этому пра-
вилу. И даже в конце пути любил тряхнуть свободной от
растительности головой: «Э-эх ма, кони мои кони!»
Тамадой-председателем услужал не менее маститый Сер-
гей Сербиянович Крутов. В отличие от Гурия Ивановича в
литературе он оставался однолюбом и не разу не изменил
своей избраннице – прозе. А если и было что в начале, то об
этом никто уже не поминал. Может, потому и с внутренностя-
ми, несмотря на достойный возраст, обстояло сравнительно
благополучно. И состояние духа не подвергалось особым
колебаниям. Таких видать за версту. Их чаще всего и выдви-
гают на безкорыстную службу обществу.
Говорили теперь без лишней саморедакции. И всё больше
– о литературе, о литературе… Но надо ж такому!.. Как бы
нечаянно, вскользь, Гурия Ивановича располагали в центре её,
матушки нашей, а то, наподобие Ильи Муромца, выдвигали
на передовую заставу.
Произносили по укоренившемуся старшинству. Вызрев-
шее, раздумчивое. Право и торопиться было не к чему. На
столе просвечивался свободный прибор. «На всякий случай»
– по словам юбиляра. Но минуло уже довольно, и стало ясно,
случаем никто уже не посмеет воспользоваться. И это тоже
вдохновляло. Собратья стали как бы теснее друг к другу, как
бы ещё единомышленнее.
Настал момент, когда от речей, еды и пития полезно было
немного отстраниться, отодвинуться что ли, окинуть обста-
новку и друг друга трезвым философским взглядом. А когда
окинули, то обнаружили человека явно не из их посадки.
Он-то как раз и оккупировал резервное место.
Новое лицо трудно уловимого возраста, в несколько нео-
бычного покроя одежде. И причёска какая-то не такая. Да и
всё обличье…Но в чём конкретном заключалась эта необыч-
ность, определить с налёта было как-то затруднительно. Вот,
кажется, сию минуту что-то ухватил, что-то мелькнуло, ан
снова пропало, как бы сорвалось. А если мелькало определён-
ное, то не только говорить о нём, но и думать было неловко.
Ибо граничило с мистикой.
Главное же – все понимали: никто не приглашал этого че-
ловека за компанию. Однако и теперь, когда он был раскрыт,
ни у кого не возникало протеста. Напротив, с каждой минутой
интерес к нему возрастал. И что бы не говорил иной юбиляру
или своему соседу, другим глазом невольно остригал незва-
ного гостя, мучительно припоминал его назначение.
Он не пил совсем, закуски же потреблял. Но с какими-то
ненашенскими манерами. Не ел, а как бы откушивал, как бы
довольствовался одним запахом. И вот ещё что сразило всех
окончательно. От подбородка на груди человека была раски-
нута белоснежная салфетка.
Наконец, каждый вывел для себя: новенький никто иной,
как скрытый почитатель таланта Гурия Ивановича. Редко, но и
в наше время водятся такие. И это как бы упорядочило всех.
Председатель, Сергей Сербиянович Крутов, произвёл
движение в адрес гостя и попросил сказать пару слов по «из-
вестному поводу». «Так, – подумал председатель, а за ним и
остальные, – всё и выйдет наружу».
Человек не стал чиниться. Но и тени смущения не прояви-
лось на его долговатом, поразительно спокойном лице. «Бог
мой, – почти всполошно вскинулось у инженеров человечес-
ких душ, – да разве можно в наше время так сохранить себя?!»
Между тем, человек отложил вилку, отточенным движением
снял салфетку, с какой-то покоряющей медлительностью
промокнул губы. И заговорил:
– Милостивые государи! То, о чём я хочу сказать, буду
говорить не поднимаясь. То есть мне не составит труда под-
няться, но я предпочитаю этого не делать. Ибо лицемерие не
есть признак высокой морали…
Слабым, надтреснутым и в то же время удивительно твёр-
дым голосом заговорил человек. И всех писателей он как бы
током пронзил. Слышали, слышали они этот голос. Или он
слышался им…
– Потому сразу и к делу. Вас, Гурий Иванович, – лёгкий
наклон головы в сторону юбиляра, – я не могу уважать.
Сколько раз, с самыми серьёзными намерениями, я совер-
шал попытки осилить ваши творения. Но долго вынести
не мог… Простите за невольный каламбур. Скучно – это
безспорно. Ибо все слова в них о человеке, о его миропо-
нимании представляются мне чрезвычайно плоскими. Всё
– поверху, поверху… Потому как любите вы в своих книгах
не столько изображаемых лиц, сколько самого себя. В ваших
повествованиях, в ваших стихах случаются типы и даже язык
недурной. Но нет главного – души. Этим вы особенно опасны
для молодых, неразвитых умов, чающих ступить на полный
опасностей литературный путь. Подражание чувству – ещё
не есть сердечное чувство. В наше время это умели понимать
и ценить. То, что сейчас большинство не только не понимает
этого, но и не хочет понять, не удивительно. В век разрушения
нравственности, когда деньги и товар сделались целью дви-
жения общества, неподдельное чувство становится лишним.
А только оно, только оно может противостоять…Чувство не в
смысле грубого унижения достоинства или ещё чего-то такого.
А совсем наоборот. Жалею, что не могу сказать вам ничего от-
раднее, ибо любовь деятельная сравнительно с мечтательной
– есть дело жестокое и устрашающее…
– А это – из Достоевского! – несколько заикаясь от соб-
ственной смелости, но в то же время и обрадовано воскликнул
«подающий большие надежды» юноша с седеющими виска-
ми. Не так давно он за компанию с другими претендентами
подписал статью, в которой маститые были названы советом
ветеранов, занявшим круговую оборону в своём литературном
бункере и не «пущающим» на Парнас юную поросль. Теперь
он по необъяснимой логике бражничал с этими ветеранами
и славился за одним столом.
– Да, юноша, это из Достоевского, – благосклонно согла-
сился человек.
Писатели понимающе переглянулись. Иные демонстра-
тивно прятали улыбки. За свою жизнь в литературе почти
каждый имел дело с одним, двумя «начинающими», кои
преследовали даже в снах, особенно – «начинающие» после
выслуги пенсии. То есть не они сами в натуральном виде, а их
фантомы или выходцы из их рукописей, что прочитывались
с внутренней смутой и немалым опасением за авторов. Хотя
во всём остальном, не касаемом неуёмной тяге к сочинитель-
ству, они были, пожалуй, нормальными.
Нечто подобное распознали, наконец, за столом. И это
принесло большое облегчение. Конечно, критикана-выскоч-
ку можно было остановить, урезонить и даже, так сказать,
попросить покинуть... Но во имя чего? Иной раз очень даже
любопытно проследить за ходом мысли странного человека.
Тем более, что в данный момент она назначалась исключи-
тельно юбиляру, постамент которого поколебать уже практи-
чески невозможно.
А тем временем незваный гость продолжал говорить. Гово-
рил вещи неслыханные. Но внимание от их смысла отвлекал
немного витиеватый и торжественный слог. Так говорили дуэ-
лянты-честепоклонники у писателей золотого века:
– Эти слова Фёдора Михайловича, вложенные в уста стар-
ца, приведены мною вот для чего. Я открыл, что действенная
любовь современных авторов также может иметь безнрав-
ственный привкус. Позвольте, Гурий Иванович, выразить
вам вторично моё непочтение. – На этот раз, делая кивок в
сторону Плетнёва, оратор поднялся. – Поводом для произно-
симых мною слов служит ваша статейка в газете по поводу
вашего же коллеги, а ныне распорядителя этого трогательного
стола Сергея Сербияновича Крутова. В своём опусе вы на-
зываете его чуть ли не самым значимым не только в вашей
организации, но и в масштабах всего пишущего сообщества.
И подобных выступлений с перекрёстным опылением, без
углублённого осмысления… Но простите, вашим милостям
угодно прервать меня?
– Если не возражаете... – Председатель давно позванивал
вилкой о стакан. – Нашим милостям угодно знать: кто вы и
зачем пожаловали сюда?
– Ах, простите! Отвечаю на первый вопрос. Я – заинте-
ресованный читатель. Скажите по совести, – человек как
бы даже лукаво прищурился, – ведь у каждого из вас есть
незримый читатель, которого вы внутренне и постоянно опа-
саетесь. Который хоть однажды да объявится, причём в самый
неподходяший момент, и пронзит таким пониманием вашей
искусной, а по большёму счёту – никчёмной игры!.. Вот тут,
пожалуй, упрятан ответ и на второй вопрос. Я пришёл, чтобы
преподнести юбиляру чистую правду. Вы, Гурий Иванович,
принизили звание российского писателя – подвижника и му-
ченика. Вы оскверняете творчество, обратив его в ремесло.
Или в досужую забаву. А как вам жить дальше, то думайте
сами. Хотите – продолжайте, прибавляйте к потерянным без-
смысленно годам новые. Может, для кого-то и впрямь лучше
самообман, нежели совсем ничего. И вот ещё что, господа.
Я предполагал, вы обеспокоите себя вопросом насчёт моей
скромной персоны. Потому, дабы избежать лишних хлопот,
лишнего напряжения, готов расплатиться за угощение. Но,
право, не хотел бы вас оскорблять расчётом в такой возвы-
шенный момент…
– Не-ет, вы всё-таки оскорбите, – съехидничал председа-
тель, – расплатитесь.
– Я готов, господа. – И незнакомец, одёргивая фрачный
сюртук, всё с той же невозмутимостью положил что-то на
стол и безшумно удалился, выронив напоследок:
– Здесь, полагаю, хватит...
Все задвигали стульями, пробираясь к опустелому месту.
На белой салфетке лежала золотая кругляшка с гербом
российской империи.
Кинулись искать её хозяина. Но найти не смогли. Право, никто
толком и не знал, для какой цели надо было его искать...
6
Ëèòåðàòóðíàÿ ñòðàíèöà
¹4-5 – 2014 ã
Ãåííàäèé
Ñåëèãåíèí
ÐÅÇÅÂÍÎÅ ÌÅÑÒÎ
èëè
«Ïåðåêð¸ñòíîå îïûëåíèå»
Рассказ
Написание приставки «бес» по желанию автора ипользуется как
приставка «без». Прим. ред.