5 / 8
5
¹6-7 – 2013 ã
Ê 90-ëåòèþ Ðîñòîâñêîé ïèñàòåëüñêîé îðãàíèçàöèè
Àëåêñåé Áåðåãîâîé
3-2. ÆÐÅÖÛ ÕÐÀÌÀ
Вспоминать о ростовских писателях, с которыми мне довелось общаться – о
тех, кто не дошёл до рубежа 1991 года, и о тех, кто этот рубеж перешагнул
– можно бесконечно долго. Среди них были известные на Дону и в стране, порой
просто замечательные писательские имена: Антон Геращенко, Анатолий Грицен-
ко, Даниил Долинский, Юрий Дьяконов, Владимир Зоткин, Борис Козлов, Гавриил
Колесников, Алексей Коркищенко, Владимир Моложавенко, Григорий Помазков,
Борис Примеров, Константин Русиневич, Владимир Сидоров, Виктор Стрелков,
Владимир Фоменко, Игорь Халупский и другие, однако, ограниченные возможности
газеты не позволяют этого сделать, но мне очень бы хотелось всё же сказать
несколько слов ещё о трёх писателях, сыгравших, как я думаю, особую роль в моей
творческой биографии, повлиявших своим участием на её судьбу.
На мой взгляд, одной из самых замечательных и, самое главное, – бескомпромиссных
фигур в Ростовской писательской организации, был
Борис Николаевич Куликов.
Талан-
тливый, истинно казачий поэт, не менее талантливый прозаик-рассказчик (а настоящих
мастеров рассказа в русской и советской литературе не так уж много), он был способен
на неординарные, порой авантюристические поступки, сохраняя при этом честность пове-
дения и постоянство своего открытого лица. Он всегда был на стороне слабых, с особым
темпераментом защищал молодых, если видел в них литературные дарования.
Рассказывали, как однажды он поехал в Москву получить гонорар за книгу, вышедшую
в одном из столичных издательств, и, как это водится, пошёл в ресторан ЦДЛ со своим
большим другом Борисом Примеровым «обмыть» это событие. Там, каким-то образом к
ним за столик «весь в соплях и слезах» подсел один молодой поэт из Иркутска и начал
жаловаться на иркутское литературное начальство, которое зажимает, мол, молодые
дарования, не даёт им расти, потому поэт приехал в Москву «искать правду», но был
разочарован тем, что в столице, оказывается, тоже правды нет. И читал свои стихи. И с
каждой выпитой рюмкой эти стихи казались друзьям всё прекраснее. В Москве действи-
тельно «правды» не найти, даже таким, как Куликов с Примеровым, потому «правду»
решили искать в Иркутске. Из ЦДЛ
оправились прямо в аэропорт.
Домой Куликов явился почти через
месяц и, естественно, без копейки в
кармане – гонорар растаял «в поис-
ках правды». Но Куликов не унывал,
выглядел довольным. Он сделал то,
что хотел.
Скажете, глупость какая-то, дурь,
блажь. Нет, – широта души. Кто ещё в
состоянии был сделать такое? В этом
он и есть, Борис Куликов, в этом его
творчество – лихое, бесшабашное, ка-
зачье – и очень талантливое. А талант
не может быть ординарным.
Помню его выступление в ДК «Рос-
тсельмаш» на одном из литературных
вечеров. Он читал стихи с притопом,
с прихлопом, с присвистом, с приплё-
вом, под шашечные взмахи руки, а зал
ревел от восторга.
А его рассказ «Зимние раки»? Там
он весь, там его казачья душа.
Сейчас приходят к нам казаки и
требуют принять их в Союз писателей только потому, что они казаки и пишут о казаче-
стве. Нет ребята, писать о казачестве – это ещё не всё. Пишите так, как казаки Куликов
или Можаев, и требовать ничего не придётся, двери в Союз писателей для вас широко
распахнутся. Но увы… Сегодня у нас есть казачий писательский Союз, – казаков в нём
много, только писателей не сыщешь...
На мой взгляд, одним из самых больших и важных достижений Куликова была орга-
низация праздников поэзии в Семикаракорах. По нынешним временам то были гран-
диозные праздники, на них съезжалась пишущая братия всей Ростовской области. В
семикаракорском ДК выступали все желающие, стихи читали и поэты-профессионалы,
и поэты-любители. В вечером местная база отдыха принимала всех без различия, не
взирая на звания и регалии, всех угощала, всех размещала. И праздник поэзии продол-
жался далеко за полночь…
Со смертью Куликова праздник этот исчез, канул в Лету…
Как-то он лежал в областной больнице, и я принёс ему посмотреть две своих, только
что написанных, маленьких повести. На следующий день он в больничных тапочках и
синем халате побежал в Дом писателя на Пушкинской и положил перед Лебеденко мои
рукописи, сказал: «Этого парня нужно немедленно принимать в Союз. Это готовый пи-
сатель…»
Я пишу это не потому, что он походатайствовал обо мне перед председателем прав-
ления. Я просто хочу спросить: «А кто бы ещё побежал из больницы в центре города в
тапочках и синем халате в центре города ради какого-то, никому неизвестного, литератора,
чтобы донести сведения о нём до руководителя Союза?» Вряд ли можно было кого-то
назвать из писателей того периода. Да и сегодняшнего. Кроме Бориса Куликова. Это и
есть щедрость души настоящего писателя, и в этом он тоже весь.
Один заезжий негодяй сочинил очередную мерзость о ростовских писателях – налил
грязи и разместил её в Интернете, – хотя никогда никого из тех, на кого гадил, даже не
видел, и я думаю, ничего не читал. Он написал о Борисе Куликове примерно такое: «К.
увидел по телевизору Бориса Ельцина (по какому-то нелепому стечению обстоятельств
полного тёзку Куликова), с ним случился инсульт, и он умер».
Такая глупость может вызвать только снисходительную улыбку. Потому что те люди,
которые знали Куликова, воспримут эту чушь только так: «Да, действительно настолько
новый вождь демократии был страшен на вид, что даже Борис Куликов, никогда нико-
го и ничего в жизни не боявшийся, увидев его, перепугался и умер!» Вот так заезжий
писака! Хотел обгадить чужого Бориса, да обгадил своего... Только расчёт у подобных
марателей, как всегда, на тех кто не знает истины, но с удовольствием потребляет любую
мерзость...
Павел АлександровичШестаков
– и как человек, и как писатель полная противополож-
ность Борису Куликову, что, я думаю, не мешало им поддерживать дружеские отношения.
Мне приходилось вместе с Фроловым
иШестаковым навещать уже серьёзно
больного Куликова в Семикаракорах,
и я видел, каким дружелюбием све-
тились глаза Павла Александровича
Шестакова, когда он разговаривал с
Борисом Николаевичем.
Человек мягкий, глубоко порядоч-
ный, никогда не повышающий голоса,
уважающий всех вокруг себя: и изве-
стных писателей, и молодую литера-
турную поросль, он сам пользовался
огромным уважением в писательской
среде. Я же, можно сказать, почти бо-
готворил его: и за его человечность,
и за его литературу. И это чувство не
изменяет мне до сих пор.
Уже достаточно известный в стра-
не мастер детективного жанра Павел
Шестаков был ещё и замечательным
прозаиком-романистом. Его литературная манера до сих пор остаётся образцом высшего
писательского мастерства. Помню, мне попалась маленькая книжка с его первой повестью
«Дождь-городок», и я был буквально потрясён. Всё буквально, всё в ней было созвучно с
моим творчеством. Я тогда уже усвоил аксиому, о которой написал в своём романе «Крас-
ные огни»: «Нельзя прочитать все книги, это невозможно, читайте не книги, а писателей
близких вам по духу…» После прочтения этой повести я обрёл ещё одного писателя,
близкого мне по духу. Мне хотелось кричать об этом, рассказывать всем, самому Павлу
Александровичу. Но он, ко всему, был ещё и очень скромным человеком, его улыбчивые
глаза всё равно ничего не ответили бы на это. Да и кто я тогда был, чтобы ставить такого
писателя рядом с собой?
В прошлом году к 80-летию Павла Шестакова нам удалось выпустить отдельной кни-
гой его неизданную повесть «Всего четверть века». А в конце лета я сумел выбраться
на пять дней на море. Постоянно ощущая дома дефицит времени для чтения, я захватил
книгу с собой. И какое же наслаждение я получил от прозы Шестакова, читая книгу на
пляже! Я снова общался с писателем «близким мне по духу», близким мне по стилю, и
даже, в какой-то степени – учителем в творчестве.
Сегодня произведения Павла Шестакова вновь востребованы. В журнале «ДОН_но-
вый» мы опубликовали его неоконченный роман «Неизбежность», подготовленный к
печати Николаем Михайловичем Скрёбовым, в издательстве «Вече» (Москва) в серии
«Военные приключения» вышли его романы «Через лабиринт» и «Игра против всех»,
ожидается выход других. И я очень надеюсь, что этот живительный родник творчества
Павла Шестакова не иссякнет, потому что настоящая литература будет жива всегда.
Владимир Михайлович Черносвитов
всегда выглядел человеком, всем своим видом
подтверждающим своё высокое происхождение. Коренной петербуржец, с неизменной
тростью в руке, слегка прихрамы-
вая, он входил в Дом писателей на
Пушкинской и, в какой-то своей, нео-
бычной манере здоровался со всеми
– и с теми, кого знал, и с теми, с кем
знаком не был. И все заряжались его
присутствием, излучавшим какое-то
особенное благородство, его непри-
нужденностью, его умением вести
беседу вроде бы простую, но отли-
чавшуюся какой-то особой манерой
выражаться.
Говорили, что он потомственный
русский дворянин, его предки служи-
ли в «Чёрной свите» Ивана Грозного,
– отсюда и фамилия – Черносвитов.
Впрочем, от него самого я этого не
слышал, но «благородное происхож-
дение» проступало во всём, чтобы он
ни делал, чтобы ни говорил.
К тому времени, когда я с ним по-
знакомился, он был уже известным
прозаиком, автором нескольких книг,
по его повести на киностудии Довжен-
ко был поставлен художественный фильм «Голубая стрела».
Я не буду рассказывать о его замечательных человеческих качествах, о творчестве, отно-
шениях с писателями, о его знаменитом красном «Запорожце», в который он умудрялся уса-
живать до десятка приятелей-писателей и потом «рассекать» с такой компаниией ростов
ские
(Îêîí÷àíèå íàñòð. 8)