4 / 8
Ëèòåðàòóðíàÿ ñòðàíèöà
4
¹3 – 2012 ã.
Розы детства
Помню вечер. Закат.
Словно в розовом сне,
тебе на порог
положил я розы.
И помчался сквозь дождь на коне
вдоль перелесков берёзовых.
А розовый свет был повсюду
разлит.
Он в каждой ложбинке
и в каждом отроге.
На скаку оглянулся –
следы от копыт,
как розы,
на чёрной дороге.
Лесное озеро
Был и хлебом я сыт, и бедою.
Красотой –
никогда не был сыт.
Лепестковой прикрывшись водою,
мягко светит
твой девичий стыд.
Разгулялись лебяжьи всплески
в тишине, что пропахла корой.
И берёзовые перелески,
как притоки
стыдливости той.
Кто ты,
сбросившая наряды?
Лишь мерцает стрекоз слюда.
И языческий свет обряда
плавно кружит
лесная вода…
Ночь
Когда тебя
я целовал в овраге,
примяв негрубо стебли и слова,
вокруг ревниво
дыбились коряги
и дикая щетинилась трава.
Шиповник задевал мою одежду,
он изнемог до черной немоты.
И жалко, сладострастно
и враждебно
смотрели
глухоманные цветы.
Как будто здесь
я был врагом заклятым.
И слышалось сквозь шорох
иногда,
как ночь скулила
одиноко
в лапы,
когда твоим
я задыхался:
– Да!
Сено
В полушубке дедовском
степенно
сяду в сани и тряхну вожжу.
Январём завьюженное сено
для коровы я домой вожу.
Я везу –
промёрзший свет ромашек,
что легли когда-то в жаркий стог,
синий вечер васильков увядших
и девичий,
еле слышный вздох.
Давний август
вспомнился мгновенно:
мягкий шёпот, смех и кружева…
Я вдыхаю жадно запах сена.
Снеговое сено
глажу я.
У сарая, где позёмка вьётся,
я беру охапку на плечо.
сено в темноте
опять смеётся
и в лицо мне дышит
горячо.
Чеканка
Беру металл, чекан калёный,
Всё на свои кладу места.
И молоток мой бьёт поклоны
пожару медного листа.
И вот, –
из глубины,
играя,
уже свою почуяв власть,
восходит
женщина нагая,
от солнца щурясь и смеясь.
Она восходит в блеске
рыжем.
Слова, сравненья –
всё старо.
Она восходит! –
медным брызгам
то грудь подставит, то бедро.
Я угадал по коже гладкой.
Узнал твой солнечный овал.
Лишь у тебя одной
повадка
в судьбу врываться
и в металл.
***
В этой пьяной стране
всё запутано.
И в спирту бережём мы всерьёз
указующий фаллос Распутина,
и калеченый Ленина мозг.
Питие нам судьбою даровано.
Глянь внимательно –
вот она, Русь,
как живая лежит,
заспиртована.
Заспиртованы
радость и грусть.
***
Дал клятву до гроба –
тебя любить.
Но нагло,
утробно
в ответ –
ржёт быт.
И верная клятва
забита кляпом.
И ты – распята,
и я – убит…
Сработал проклятый
киллер – быт.
Клочья
Русский ветер во мрак свистит.
Воет во мрак по-волчьи.
В клочья страну
разодрали псы.
И ветер разносит клочья.
А клочья –
свои, родные.
Отречься от них не спеши.
Затыкают
вселенские дыры
русские клочья души.
Слова
Люблю приколы балаганные.
Я свой стакан
не ставлю кверху дном.
Со мною
пьют слова
и гениальные,
и те,
что с трудовым горбом.
Попойка слов.
Объятья и признания.
И каждый тост звенящ и крут.
Уже под стол
свалились –
гениальные.
А те,
с горбами,
хрипло,
но поют.
Разговор поэта с женой
Послушай меня,
о женщина!
Я – гений,
бессмертью брат.
Носки мои
пахнут –
божественно.
Приказываю –
не стирать!
Пожар
Я помню,
как горел наш старый дом.
Трещали брёвна в лапищах огня.
Кудлатый дым шатался
и столбом
таранил небо,
солнце накреняя.
– По-жа-а-а-р! –
И бабы охнули на поле.
И напрямик – к деревне
через лог
бежали с граблями,
не чуя боли
исколотых стернёю ног.
– По-жа-а-а-р!
И кони,
нервные до дрожи,
в буланой пене,
будто бы с мороза.
И громыхали
перекошенные дрожки
уже хмельного председателя
колхоза.
А дым клубил всё гуще,
всё черней.
– Чей дом горит? –
Лишь дым. Не видно дома.
Бежали все…
Но всё-таки
резвей
была сухая
старая солома.
О, как она вся разом занялась
да полыхнула
лютым плотным жаром!
У дома вишня листьями дрожала,
и охнула, и с пламенем слилась.
Старались мужики.
Хромой Митрошка
бросался в пекло,
к чёрту на рога.
Он так рубил стропила –
зло и мощно! –
Что деревянная
обуглилась нога.
Старались мужики в поту
багровом.
Да только зря.
Пожар сильнее был.
Вот если б вёдер больше
да багров бы!
Да что теперь уж...
Если б да кабы!
Уже огонь
шатал плечами сени
(их строил дед с весёлым
долотом).
И если бы звонарь,
был поусердней, –
дед прибежал бы с кладбища
с крестом.
Колесо
Брёл древний век.
Он спотыкался,
как поддатый.
И люди волочили за собой
следы.
Увидев колесо,
они
его создателя,
казнили сдуру,
почесав зады.
Потом уж понимание пришло…
А по земле
по-детски доверительно
всё катится,
всё ищет колесо
дорожной пылью
ставшего родителя.
Цепь
Подсунула жизнь хитроумный
рецепт.
И просто,
без лишних слов
снял я с тебя
полуночную цепь
моих телефонных звонков.
Отрекусь от тебя,
как от злой маеты.
Пусть привыкнут слова сиротеть.
Но полночь приходит,
полна глухоты.
И в клочья –
я рву рецепт…
***
Скрипят за окном дождевые оси.
Друг друга давно мы насытили.
В разные стороны нас относит.
Относит…
Ведь всё – относительно.
За счастьем ползут человеки-люди.
Тянутся, плачут, скулят, как рабы.
Гадают, болезные:
«Любит, не любит?»
Об стенку, об стенку – лбы.
Ворон – пророк, он устал уже
каркать,
он целится остро то в глаз, то в бровь.
Раскинет цыганка затёртые карты,
и мастью червонной проступит
любовь.
А речь у цыганки сочней, чем
малина.
Цыганская речь, как трава, обовьёт.
Но включится вдруг
в моей сумке мобильник
и чуткую тайну нахально спугнёт.
***
С годами становлюсь всё резче.
Уже стою на грани риска.
Но глажу жизнь, как прежде,
против шерсти.
Люблю, когда потрескивают искры.
Но млечность женщины –
я глажу по-другому, –
как в нежной юности,
хоть волос поредел.
Скользит, скользит ладонь…
Спасибо Богу,
что сотворил
сиянья беспредел.
***
Когда сбросишь небрежно наряд
и приблизишься,
как язычница –
между нами
сверкнёт разряд
странного электричества.
Вспыхнет гроза простыней –
только друг друга тронь.
Ты скажешь, смеясь:
– Может быть, Прометей
так добывал огонь?
***
Ничего о тебе не знаю.
Но в радости и в тоске
я в тебе увязаю,
как в зыбучем песке.
Погружаюсь в слепящий зной.
Сохнут губы,
Стучит висок.
Но слаще воды живой –
любви
приворотный
песок.
***
Ложится и меркнет пламя,
если долго на пламя смотреть.
Давай мы его помянем.
Оно ведь старалось греть.
Ложится усталое пламя.
Пламя как будто знобит.
Давай мы его помянем.
Оно, верь, старалось любить…
Тени шатались плавно.
Был зоркий полночный час.
Мы –
поминали пламя.
Оно –
поминало нас.
***
В тебе я искал
первобытную свежесть,
первобытное тайное пламя
и нежность.
Бытия первобытную шкуру
я брошу под ноги любой,
если сверкнёт в прищуре
первобытная искра –
любовь.
Но порой
ты мне кажешься
жалкой калекой.
Все слова твои, жесты
в петле интеллекта.
Похороним слова.
Похороним,
чтоб снова родиться,
первобытною искрой
перекреститься.
Âëàäèìèð Ìîèñååâ
Êîãäà ïîòðåñêèâàþò èñêðû...