7 / 8
Ëèòåðàòóðîâåäåíèå, êðèòèêà
¹ 11-12 – 2012 ã
7
Поэт – это судьба. У автора книги
«Избранные стихотворения», вышедшей
к полувековому его юбилею, она, действи-
тельно, необычна. Закончила Литературный
институт, до 25 лет жила в городе, играла на
скрипке, вышла замуж за своего сокурсника,
который увез ее на Донщину в свой родной
хуторМожаевка. Теперь у нихшестеро сыно-
вей. Из детства и юности осталась музыка,
которую она преподавала в небольшой сель-
ской школе (музыка ей слышится всюду: «В
глуши дождя играет клавесин», «В старой
груше хнычет скрипка», и даже «женские
лица» освящены мелодией). Да еще оста-
лась любовь к поэзии, не покидающая ее
и в тяжести повседневных забот. Близко
знавшие ВикториюМожаеву рассказывали:
на одной руке она держит ребенка, другой
достает из кармана «вечный» блокнотик
– записывает нахлынувшие вдруг поэти-
ческие строки.
Читая ее стихи, невольно возникает
мысль: истинная поэзия рождается «в глу-
бинке». Впрочем, это обнаруживаешь и
в лирических признаниях, исполненных
святого благодарения исконному, «нутряно-
му»:
«Спасибо, что живу в глубинке/ Среди
усталых и простых».
Но чем близки они
автору? Не иначе как своей незатейливой
искренностью, умению радоваться самым
насущным «небесным и земным дарам».
И здесь не могу не процитировать строки:
«Сменилась засуха дождями – /Вот это в
правду благодать./Ликуют люди земляные,/
Звенит крестьянская душа./Бывают радо-
сти иные,/А им и эта хороша».
Только при-
нимая мир селянина «душою и сердцем»,
можно почувствовать, как
«сосновый воздух
ветром вымыт,/Текут минуты не спеша, /
и в тихий, тихий, тихий омут/ Без грусти
падает душа»,
увидеть, что кленовый лист
похож «на якорь невидимого корабля», тюль-
паны полны, как бокалы вина, ощутить в
«вине любви» не только «привкус яда», но
и «запах вянущих цветов», услышать, как
«последние дни октября / Осыпаются в
тысячелетье»,
а на пределе 50-летия при-
йти к заключению:
«Полжизни бросив, как
пятак,/ Увидеть нищими глазами,/Что
даже снег не просто так/ Сияет звездными
слезами»
. И еще осознать:
«Только здесь
поневоле /Обостряются чувства / Вдалеке
от театров / И удобных дорог».
Научиться
отличать
«от подделки искусства/ звуки ис-
кренних песен / И бесхитростных строк».
Ну а что же город? Он остался лишь в вос-
поминаниях, похожих на старую шкатулку,
«где забытое можно найти», открывая ее и
удивляясь содержимому.
А. Ахматова однажды заметила: «Мы,
поэты-лирики, перед читателем обнажены».
Но достойна обнажения лишь та душа, ко-
торая интересна по своему эстетическому
складу и жизненному опыту. Поэтические
откровения Виктории Можаевой неорди-
нарны, в них бездна искренней грусти,
мимолетной радости и сострадания, из
которых можно узнать многое: о ее опален-
ной жизни, душевной «мере», интеллекте,
непосредственно личности. Образ автора и
лирическое «Я», как правило, совпадают. О
том, что ее быт труден и однообразен (
«Коро-
мыслом повисла усталость/На моих терпе-
ливых плечах»
), неприхотлив и безыскусен
(
«нет ковров, ни бронзы с позолотой»
, но
есть
«любовь, дети да заботы»
), о том, что
сквозь несусветную суету жизни даже осе-
нью дождливой, порой нелегких трудов, она
«успевает видеть сны» и «быть счастливой»,
и о тайных душевных терзаниях (
«И никто
не узнает во веки,/С кем в слезах говорю,/За-
жимая ладонями веки»
).
И все-таки поэзия В. Можаевой – это не
«семейная хроника» об обретении счастья
на лоне природы, разбавленного соленой
слезой, тревогами и волнениями. Это
особый уникальный мир, разомкнутый в
эпохальное пространство, утверждаемый
через классическую традицию, нередко
в своеобразной полемике. В нем отзвуки
и блоковской смертной тоски и щемяще-
го распутья, приправленных бездушной
меркантильностью нашего века (
«Пере-
шибают обух прутья/Твоей же мере во-
преки./ Не обогнуть твои распутья,/Не
разогнать твоей тоски./Печется время о
достатке,/Влечется к сытому теплу»
), и
метафизичности пушкинского вердикта,
утверждаемого и смиряемого какой-то
внутренней дрожью перед младенческой
незащищенностью (
«Над колыбелью льется
свет / И уплывает выше./На этом свете
счастья нет!/ Я знаю. Тише, тише…»
); Ср.
у А.Пушкина: «На свете счастья нет./Но есть
покой и воля»), и обнаженного одиночества,
«скрепляемого» коренной рифмой (подруж-
ки-кружки), великого классика: «Дай мне,
господи, подружку,/Чтобы душу отвести,
/Чтобы женской доли кружку,/ Сладким ме-
дом развести».
Традиция обязывает: на новом трагичес-
ком этапе расслышать его прорастающие
ритмы и внести коррективы. В стихах
Виктории Можаевой за каждым таким об-
разным «введением» пробивается болевой
нерв, выстраданный и глубинный, как
ножевой надрез, сквозь который рвется
негромкий, но предельно напряженный
крик. В них начинает звучать, и весьма по-
лемично, и лермонтовский мотив «чаемой»
умиротворенности (
«Подождешь немного:
/Отдохнешь и ты»
), сменяемой неутешным
результатом уже проверенным временем
(
«На двоих дорога: / и добро и зло. / Не по-
спи немного / Сердцу тяжело»
), и официоз-
ность заявления В. Маяковского: «Не лучше
ль как Феликс Эдмундович / Сердце отдать
временам на разрыв?», которое переходит
в идею потаенности жизненной судьбы:
«И
уйду я, секрет не раскрыв, / Для чего было
жить на разрыв, / В суете, в нищете, и во
тьме – / На земле»
.
В русской поэзии сложилась целая об-
разная система оценок времени (А.Блок:
«Век девятнадцатый железный. / Воистину
жестокий век»; О.Мандельштам: «Мне на
шею бросается век-волкодав»). У Викто-
рии Можаевой своя оценка нашей эпохи,
и «плач» ее о том, что,
«душу загубя, / Не-
счастнай век мой – обезъяна - / Чего-то
корчит из себя».
В его дьявольских гри-
масах обнажается самая разрушительная
беда человечества: омертвление личности,
ее душевных и нравственных ценностей.
Мир перевернулся, отражая, как в кривом
зеркале, «наоборотные» образы:
«И бредем
мы в оковах бумажных / Меж зеркал откро-
венно-кривых, – /Потому что все меньше от-
важных,/ Потому что все меньше живых».
Но, увидев чудовищные отражения века в
огромной искривленной панораме, нельзя
не ужаснуться:
«Как страшно земля опус-
тела! / Как зло победило добро! Жар-пти-
ца давно улетела / И продали чудо-перо».
Счастливая сказка исчезла, и на месте ее
открылись дымящиеся бездны, в провалах
которых автор услышал и крик брошенного
ребенка, и беззащитность покинутого всеми
«подвального» человека, и грозовые раска-
ты «свирепой войны» «над горами Кавказа».
И еще рассмотрел, как
«из-под глянцевой
модной обертки/Допотопный хихикает
змей»,
искушая магически сатанинскими
соблазнами века . Но вот что при этом пора-
жает: выявить «язвы» общества различных
«уровней» и калибров способны многие
пишущие. Между тем, возвысить голос до
покаяния, взять вину мира «на себя», по-
чувствовать собственную ответственность
за судьбу страны способны единицы. Нрав-
ственная и гражданская планка поэта у Вик-
торииМожаевой весьма высока:
«Не судите
других – это я виновата, /Это только моя
перед всеми вина».
Потому многие ее стихи
так похожи на молитвы или заклинания(
«Пе-
ревяжи мои раны,/ Господи, перевяжи… /
Останови мои слезы,/Господи, останови»,
«Нет за душой у меня ничего – / Дети да
крест на груди»
).
Две универсалии, близкие к притче: «Не
сходи, моя душа, с облаков» и «Как душа
моя устала без души» в поэтическом мире
автора создают особое поле притяжения,
сопрягая «крайности»: космической высоты
и земной бренности. По мироощущению
оно как будто близко «поэту языкотворцу»
С. Есенину, метафизическое представление
которого основано, большей частью, на со-
вмещении «небесных и земных» предметов
и явлений (
«Синий месяц воду пьет / Из реки
кордонной»
). В единении с природным и
космическим миром обретается жизненная
сила, очарование и вдохновение. В то же
время у Виктории Можаевой это целиком
независимый мир, где сопряженность дей-
ствия сдвинута в сторону космического
пространства (
«Опустила ночь деревню /
На колодезное дно, / Неподвижные деревья
оглушила тишиной»
). Порою ее мир крайне
разряжен – до обморока, до крика (
«И луна,
как жена, белолика, спящий мир спеленала
скорбя, – / Федерико ты мой, Федерико, /
Отчего мне темно без тебя!»
). При этом
границы времени сдвигаются так, что
«вечные негативы» приобретают характер
глобальности: зло всеядно, но сегодня его
масштабы несоизмеримы. В таких случаях
голос поэта обретает универсальную силу,
раздвигая вехи истории и врываясь трагичес-
ким надрывом в современное пространство:
«Это я на реках вавилонских/ в сокрушении
пленном живу… И баюкаю музыку эту / И
плыву на горячей волне./ Поздно, Господи,
Родины нету. / Вся на жертвенном пала
огне»
. Если прибавить к этому трагическо-
му состоянию «вглядывание» в грядущее,
открывается, будто бы, нечто отчаянно
безысходное:
«От прошлого бессильно от-
биваясь, /О будущем слезами обливаясь,/
Оно для настоящего мертво»
. Но почему
тогда в стихах Виктории Можаевой так
много живительного света и тепла? Отчего
так тянется ее душа к красоте и гармонии
?(
«Мне высокие слышатся звуки./ Мне глубо-
кие снятся сады»
). Откуда это признание и
восхищение: «Жизнь несчастна и хороша»?
Не от исконно ли древнего, библейского ска-
зания, представляющего земное бытие, как
божественный дар, со всеми его скорбями
и торжествами, так самозабвенно высказан-
ными в откровениях С.Есенина: «Радуясь,
свирепствуя и мучась,/ Хорошо живется на
Руси!»? Вероятно, поэтому инфернальная
«высота» в стихах Виктории Можаевой по-
рою начинает тускнеть, как в стихотворении
«Как мне хочется жить на иной высоте»,
вдруг переходя неожиданно в диалог:
«И
ответит мне Бог, что распят на кресте...
/ «Для чего тебе жить на иной высоте?/ На
иной не живут, на иной умирают».
Вероятно, лейтмотив «Избранных сти-
хотворений»: безграничная любовь к жизни.
Оттого в них столько просветов, тайных
«зазоров», приоткрывающих какое-то бла-
гостное сияние (
«На колени Бога / Голову
кладу. / Звездная дорога / Светится в саду»
).
Не каждому дано видеть путь, да к тому же
усеянный звездной россыпью. Дорога – это
движение. Но куда ведет она мир, потеряв-
ший ее (ведь «Мы – странники небесные/
Забывшие свой путь»)? Поэт – не демиург.
С точностью «геометра» ему не предсказать,
как «время отзовется». Но у Виктории Мо-
жаевой есть своя мудрая формула:
«Жизнь
похожа на стихотворенье / С вопроситель-
ным знаком в конце»
. Вопрос задан. Но кто
ответит на него в наш таборный век хаоти-
ческих смешений и виртуозных падений?
Ëþäìèëà Ìàëþêîâà
«ÌÍÅ ÂÛÑÎÊÈÅ ÑËÛØÀÒÑß ÇÂÓÊÈ»
(Виктория Можаева «Избранные стихотворения». «Донской писатель», 2012)
Жюри вправе присудить две премии по одной из номинаций в том случае, если в
одной из номинаций конкурс не состоялся или решением жюри не был признан победи-
тель в номинации.
Выдвижение художественных произведений на соискание премии «Прохоровское
поле» осуществляется организациями и учреждениями, творческими союзами, издатель-
ствами, а также отдельными лицами (самовыдвижение). Возраст участников конкурса
не ограничивается. На соискание премии предоставляются в 3-х экземплярах опублико-
ванные произведения на русском языке (книги, публикации в литературных журналах),
произведения искусства (изобразительное, театральное, музыкальное), произведения
киноискусства, ранее не выдвигаемые на премию «Прохоровское поле» и не удостоен-
ные других премий.
За автором сохраняется право отозвать произведение, представленное на конкурс, не
позднее, чем за один месяц до начала проведения литературно-патриотических чтений
«Прохоровское поле».
Заявки и опубликованные произведения на соискание премии «Прохоровское поле» при-
нимаются до 15 апреля каждого года проведения конкурса Белгородским региональным
отделением Союза писателей России (председатель Молчанов Владимир Ефимович) по
адресу: 308000 г. Белгород, пр-кт Славы, 35; тел.: (4722) 32-12-30, 30-17-95, 27-72-52.
Положение о конкурсе на присуждение премии «Прохоровское поле» публикуется
в газетах и журналах, подведомственных Союзу писателей России и других средствах
массовой информации.
III . Награждение победителей
Подведение итогов конкурса на присуждение премии «Прохоровское поле» приуро-
чивается к очередному проведению литературно-патриотических чтений «Прохоровское
поле». Премии и дипломы вручает председатель жюри, учредители премии, председатель
оргкомитета Чтений.
По итогам конкурса присуждается десять премий в размере 75 тысяч рублей каждая:
одна – за произведения в прозе (роман, повесть, цикл рассказов);
одна – за поэтические произведения (книга стихов, поэма, цикл стихотворений);
одна – за произведения для детей (сборник стихов, поэма, сборник сказок, роман,
повесть, цикл рассказов);
одна – за произведения духовного содержания, утверждающие нравственные ценнос-
ти православия (жизнеописания религиозных деятелей, роман, повесть, цикл рассказов,
поэма, цикл стихотворений);
одна – за публицистические произведения;
одна – за произведение киноискусства;
одна – за произведение искусства (изобразительное, театральное, музыкальное);
(Îêîí÷àíèå íàñòð. 8)