156 / 220
156
Íèêîëàé Áóñëåíêî
Мама подала мне кочерёжку — удобную, с витой рукоятью, — отец ког-
да-то отковал, — и сказала:
— Помешивай, а то погаснет… Когда жар нагорит, картошек на угли по-
ложим. Ужинать будем.
И я, помешивая дрова, глядел на огонь — такой быстрый, такой текучий,
неуловимый. На горящих головешках появлялись всякие фигуры, они, меня-
ясь, исчезали, снова возникали, и я узнавал в них то птиц крылатых, то зве-
рей диковинных, то человечков в пламенных одёжках, а то просто огненных
червячков, сплетающихся между собой и тут же расплетающихся.
А брат в это время сочинял вслух то ли сказку, то ли историю, — как они
с отцом ходили на охоту, а мама слушала, не перебивала, всем показывая, что
ей очень интересно. А знала же, что не был отец наш охотником, и никогда
со страшим сыном не ходил на охоту…Она любила брата больше, чем меня.
Так мне казалось…
«Бог поцеловал в макушку…» Надо же!
— Ух, ты, я-то и не знала куда зайцы прячутся… И что же дальше
было?
И брат, польщённый маминым вниманием, вдохновенно продолжал рас-
сказывать небылицы. Без перерывов, как по писаному.
Я уже не смотрел на потухающий огонь. Я оставил кочерёжку погружён-
ной в тлеющие угли. Мне тоже хотелось послушать, о чём рассказывает брат,
но тот говорил тихо, только для мамы, и я, прислушиваясь, ничего не мог
разобрать… Мне как-то сразу и вдруг стало очень одиноко. Совсем они про
меня забыли, подумал я. Какой-то гадкий червячок вполз в мою душу и так
и этак извивался там, — никому я не нужен с этой кочерёжкой. Не нужен.
И тут я, тут… Сейчас вы меня узнаете.
Я вынул из тлеющих углей кочерёжку, а она — раскалённая, красно-ма-
линовая…
— Тебя обжечь? — спросил я брата.
Брат только рассмеялся. Ох, напрасно он это сделал. Мне хотелось, чтобы
он испугался и замолчал…
И сам я до смерти испугался того, что сделал. А что я сделал? — Раска-
лённым железом коснулся братовой руки.
Брат затих, а потом взревел от боли и тут же ринулся с кулаками:
— Убью!
И убил бы, он же старше меня почти на четыре года, но мама всё поняла.
Она, спрыгнув с лежанки, закрыла меня собой. Отмщение не состоялось. И
тогда только мой брат разревелся — так громко, так горько... Слёзы горючи-
ми ручьями текли по его щекам.
Мама зажгла керосинку, нашла припасённый гусиный жир, стала осторож-
но обрабатывать обожжённую руку.
Я виновато забился в угол, молчал.
— Вылезай, ревнивец несчастный, погляди, что ты наделал... — говорит
мама.
Я подошёл к брату и увидел на тыльной стороне его кисти огромный вол-
дырь. Мне стало стыдно! Неужели это сделал я? И тоже залился слезами...