2 / 6
Ëèòåðàòóðíàÿ ñòðàíèöà
2
¹ 2 – 2013 ã
***
Я оттуда,
где ветра гнедые
табунятся с гиком на буграх,
где с курганов облака седые
смотрят вдаль,
привстав на стременах.
Даль у нас – сквозная, полевая,
песенная вдоль и поперёк.
«По нутрям казацким – гулевая!» –
как мой дед Борис её нарёк.
Травы – во! –
по пояс наши травы.
Глянешь в небо – дна не видно.
Страх!
А уж этой лирики-отравы –
невпродых! – весной у нас в садах.
Летом солнце хлынет – нету мочи.
Гром ударит – взрыв над головой.
И такие звёзды светят ночью –
каждая с кулак величиной.
По лозе не соки бродят – вина.
У девчонок взгляд – светлее дня.
Если стыд, то – красная калина.
Коль уж боль – колючая стерня.
Всё в моём краю гиперболично:
человек ли,
птаха,
муравей.
Каждый в своём роде – это
личность.
Потому –
казачьих,
брат, кровей!
***
Природа щедрою была,
Когда меня лепила:
На все телесные дела
Семь фунтов отпустила.
Да где ж ей было больше взять
Живого матерьяла,
Когда уж двести дней подряд
Сынов своих теряла
В огне войны.
И вот – поди ж!
Мела по всем сусекам,
По крохам собирая жизнь,
Лепила человека,
Чтоб жил он, солнышко любя,
Вращался в круговерти,
Чтоб жил и чувствовал себя
Противовесом смерти.
Я полем шёл
Владимиру Фирсову
Я полем шёл.
А было так темно,
как в следственном,
ну, самом «тёмном» деле.
Глаза до рези вглядывались,
но
ничего в кромешной тьме не зрели.
Не знаю,
как другой бы тут, а я
не то что песне –
был бы рад и лаю.
Не чудо ли: вокруг свои края;
а, вот, поди ж,
совсем пути не знаю.
Как страшен мир
без света, без людей!
Как темнота рождает подозренья!
Сверну правее иль возьму левей –
дороги нет и нет конца сомненьям.
Смотри. Смотри.
Тут должен быть курган,
за ним овраг, а там и палисады.
Вот-вот сорвётся с привязи пурга –
острей, острее вглядываться надо!
Гляжу, гляжу,
как в бездну прошлых лет,
молю, чтоб сил и выдержки
хватило.
Âëàäèìèð Ôðîëîâ
Îòãóäåëè íà àñòðàõ øìåëè..
.
И вдруг мелькнул жилища добрый
свет,
а до него –
рукой подать и было!
Год спустя…
Сестре Шуре
...Мы ждали, ждали:
старшая ведь дочка.
Тут почта подвела скорей всего.
Но мёртвые не ведают отсрочки –
и мы снесли на кладбище его.
Мы хорошо отца похоронили.
И стар, и мал проститься приходил.
А год спустя я на его могиле
кудрявую берёзку посадил.
Мне виделись особые значенья,
и символы, и смыслы
до конца:
вот вырастет берёзка,
как прозренье
на жизнь, дела и помыслы отца.
Но не сложилась дружба,
не сложилась.
Мне не понять, не объяснить вовек:
берёза ли причиною явилась,
явился ли причиной человек,
но как берёзка, бедная, болела,
всё лето чахла как,
а через год
и вовсе зеленеть не захотела
красавица умеренных широт.
Двум разным душам
трудно было вместе.
А год спустя –
смородина взошла
сама собой, на том же самом месте
и в рост пошла.
Да быстро как пошла!
Неяркая,
с корой немного в проседь,
она весной душисто так цветёт!
И каждый год обильно
плодоносит...
Берёза мне покоя не даёт!..
Дорога Времени
От русского от семени
свой славный род ведём.
Лежит Дорога Времени.
И мы по ней идём.
В весёлой шутке, в плаче ли
родную слышим речь.
Не мы Россию начали,
но нам её беречь.
В дороге, как положено, –
то ливень проливной,
то грязь на снег помножена,
то суховей на зной.
В дороге всё случается.
На то дорога, друг.
То что-то обрывается,
то лопается вдруг.
Бывает, задыхаемся,
беря крутой подъём.
Бывает, спотыкаемся,
но главное – идём!
Вперёд глядим, чтоб полнилась
упрямством наша суть.
Назад глядим, чтоб помнилось,
откуда держим путь!
***
Невзрачный дождичек закапал
и, видно, тут же занемог.
То ль посмеялся, то ль поплакал
и побежал, сбиваясь с ног.
И на углу вдруг заметался –
растерян весь и неумел –
видать, собрать себя пытался,
желал собрать, да не посмел.
А ведь зачем-то он рождался,
благие помыслы имел.
Уж лучше бы не зачинался,
не шебуршился, не шумел,
не убегал – бочком, тревожно,
с самим собою во вражде...
Такое видеть невозможно
ни в человеке, ни в дожде!
Упрёк
Не речка, скорее протока
с забавным названьем –
«Штаны».
Камыш, да куга, да осока,
да удочка, да пацаны.
Один
под сухою вербою
удачливый, вижу, сидит.
– А можно встать рядом с тобою?
– А чё ж, становись, – говорит.
Стою.
Хоть бы раз поклевало.
Поймайся, какой-нибудь «псих»!
Он ловит –
сосед мой бывалый,
твердя:
– Рыба зна-а-ет своих!
– Так здесь, – говорю, –
друг сердечный,
когда-то и я проживал.
– Ага, – отвечает поспешно, –
как рыбу ловить,
так ты здешний,
как жить тут –
так в город сбежал.
– Придут, – говорю, – твои сроки –
побродишь и ты по стране. –
Мальчишка взглянул как-то сбоку,
презрительно выдохнув:
– Не-е... –
И я отвернулся невольно,
упрёком зажатый в тиски.
Как точно ударил!
Как больно! –
Аж кровь застучала в виски.
И стало вдруг душно и тесно,
присесть захотелось в тени...
– Сменю, – говорю ему, – место.
– Ага, – поддержал он, –
смени...
***
Солнце терлось о русское поле,
как телок-сосунок о плетень.
Было столько простора и воли,
что, казалось, не выдюжит день.
В синеве, в закурганном грядущем
так отчётливо виделись мне
запредельные райские кущи,
и остаток пути на земле,
и избыток моей непогодины –
за две жизни его не изжить, –
всё, что нежная добрая Родина
позволяла иметь и любить.
Грянет ночь. И луна омеднённая
на старинный, не старческий лад
зацелует устами влюблёнными
раскулаченный дедовский сад.
Я и сам целовался отчаянно,
и Господь милостиво прощал
всё, что с умыслом или нечаянно
юным девам в ночи обещал.
Этих клятв накопилося воз, поди,
хоть поклаже уже не расти;
на остатнем пути моём, Господи,
ты меня ещё разик прости!
***
Садилось солнце дряхлое на пень,
и дух жилья неспешно расширялся.
А обомлевший в потном зное день
как будто новым утром
повторялся.
Но с каждым шагом вечер
вырастал.
На свет валилась тёмная громада.
Последний луч по небу проскакал
и рухнул вниз, туда – в горнило ада.
Туда, туда, где праведным огнём
сжигают грех по высшим
повеленьям,
где мы, в свой срок, так жарко
полыхнём
куда там пересушенным поленьям!
Скажите мне, ответьте: почему
размашисто, как бьют кайлом о
кремень,
обвалы мыслей катят по челу
в глухую ночь, в изломанную
темень?
А вдруг – о Боже! – эта темнота –
острастка нам из чрева
мирозданья:
вот клацнет пастью-зевом Пустота
за полноту всеобщего познанья.
***
Отгудели на астрах шмели.
Отгуляли разгульные травы.
Отшумели в груди, отцвели
прожигательной силы забавы.
И душа проскользила вовне
золотых роковых многоцветий.
Так зачем ты на этой земле
пожелания ждёшь многолетий?
Оставайся бродягой любви.
Поклоняйся несношенной силе.
Сколько жара пылает в груди!
Пусть всё так ... Но при чём тут
Россия?!
Пролетела вплотную она,
оставляя пунктир пожеланий,
изнемогшая в мыслях страна,
адресат суесловных посланий.
Это что – Божья кара, удел
или призрак акустики вздора?
Я и раньше молиться хотел,
но Господь не призвал к разговору.
Ты, душа моя, кроткой побудь:
может, смыслы укажет картинка,
как весна начинает свой путь
на берёзовой ветке слезинкой.
Рая
Чужой крови – худые кавалеры.
Поп-музыка – гремучая змея.
Кидает в танце Раю,
как галеру
без капитана или без руля.
Какими маяками ей сигналить
и сколько можно добрых жечь
костров,
чтоб побудить заблудшую
причалить
к потерянному берегу отцов?
Красивая, капризная и злая,
состарившая собственную мать, –
в безделье и разгуле пошлом Рая
стыда не знает
и не хочет знать.
Оплаканная матерью бессчётно,
оплаченная на два дня вперёд,
танцует Рая «чёрт-пойми» чечётку
и дорогие вина с шиком пьёт.
Потом она, блистательная, томно
по нашей новой улице пройдёт
и снова на девчонок всего дома
неслыханную зависть наведёт.
Довольно восхищаться этой
дрянью!
Там, где я рос и где сейчас живут
станичники, друзья мои крестьяне,
таких от века – стервами зовут.
Дровокол
Совершая нехитрое дело,
он над плахой мудрил,
как колдун.
Вверх взлетало весёлое тело,
камнем падал угрюмый колун.
Расщепляясь во имя горенья,
где – осучно, а где – по прямой,
розовато светились поленья,
источая свой дух нутряной.
Дровокол – ремесло не по веку
и доходов совсем не даёт...
Но физический труд человеку
и полезен, и очень идёт!
Чуб вспотел и промокла рубаха.
Восхищала не сила его,
а рисковая тяжесть замаха,
что для дела – превыше всего!