Донской писатель №4

¹4 – 2013 ã

Ê 90-ëåòèþ Ðîñòîâñêîé ïèñàòåëüñêîé îðãàíèçàöèè

Àëåêñåé Áåðåãîâîé

3. ÆÐÅÖÛ ÕÐÀÌÀ

Вот мы и подобрались, наконец, к тому, ради чего, вернее

– ради кого и затеяна была эта публикация: к служителям культа

литературы – донским писателям. С некоторыми из них мне по-

счастливилось встечаться.

К сожалению, познакомиться с Михаилом Александровичем

Шолоховым и Виталием Александровичем Закруткиным мне не

удалось. Первый был для меня в то время недосягаемой высотой

– я был в этом уверен и потому не предпринимал к знакомству

с великим писателем никаких действий. Со вторым, вероятно,

просто не успел познакомиться, как не успел познакомиться с

Виталием Сёминым и некоторыми другими, на мой взгляд, выда-

ющимися донскими писателями.

В этих записках я стараюсь вспомнить именно свои, вполне

ещё дилетантские впечатления от встреч с писателями старшего

поколения, так сказать, на заре моей литературной юности и

первых лет моего членства в Союзе. Я считаю эти впечатления

самыми правильным, потому что с ростом «союзного» стажа меня-

ются и твоё отношение к коллегам, а вместе с ним – и впечатления

от общения с ними, и только чистые, молодые, независимые от

чего-то внешнего чувства человека, влюблённого в литературу,

могут составить, наверное, наиболее правдивую картину для но-

вых поколений литераторов и читателей.

Конечно же, наиболее значительной в то время литературной

фигурой в Ростовской области был Анатолий Вениаминович

Калинин.

Меня представил ему, кажется, Владимир Фролов в Вёшках

на одном из первых литературно-фольклорных праздников «Шо-

лоховская весна», куда я, автор тогда ещё единственной книги

«Свои и чужие», приехал с делегацией писателей.

Встреча была на стадионе, – ожидалось выступление москов-

ских гостей Элины Быстрицкой и Евгения Матвеева, столичных

писателей, затем скачки, и так далее – Анатолий Вениаминович

стоял в окружении каких-то людей, из которых я знал лишь вёшен-

ского литератора Гришу Рычнева, рассеяно отвечал на сыплющи-

еся на него разномастные вопросы и, видимо, о чём-то попутно

размышлял, а потому выглядел не совсем приветливым. Он ожи-

вился, здороваясь с членами ростовской делегации, в числе всех

подал и мне руку, как символ знакомства, и, как мне показалось,

тут же потерял ко мне интерес. И я понял, что пока ещё являюсь

частицей той «толпы», которая окружала его до нашего подхода,

на вопросы которой он, деликатный и культурный человек, вы-

нужден был отвечать.

Обижаться за неприветливость я не мог. Я знал, что сделал в

литературе ещё очень мало, что нужно работать и работать, чтобы

такие писатели, как Калинин, приняли тебя в свой круг, посчитали

за своего. И я работал. И дарил ему свои книги при встречах.

Следующая наша встреча состоялась только через несколько

лет в хуторе Пухляковском на одном из юбилеев Анатолия Ве-

ниаминовича. Затем встречи стали проходить чаще и чаще. Осо-

бенно хорошо было приезжать к нему или в межюбилейные дни

рождения, или просто так – навестить. Тогда не мешали толпы

«паломников» в усадьбу писателя. На летней веранде флигеля в

малом кругу гостей и домочадцев за чашкой чая и обязательной

бутылкой знаменитого пухляковского вина (в становлении произ-

водства которого Анатолий Вениаминович, так сказать, приложил

руку и не малую) можно было часами слушать этого, уже пре-

клонного возраста, но удивительного рассказчика. Он рассказывал

о литературной жизни в стране, о донских писателях такие вещи,

которые можно было услышать только от него и которые были

построенные лишь на его личных впечатлениях. Например, он

много рассказывал о белогвардейском, дворянском прошломМиха-

ила Никулина, которого обожал как действительно выдающегося

донского писателя, о том, как мешало это прошлое писательской

карьере Никулина, но мощный, неоспоримый талант писателя всё

же пробивал его творчеству дорогу в печать. Он очень дружил

со своим коллегой-соперником Виталием Закруткиным, который

жил неподалёку – в хуторе Кочетовском. Глаза Анатолия Вениа-

миновича смеялись, когда он рассказывал о том, как Закруткин,

приезжая в гости, ногой открывал калитку в воротах усадьбы и

сразу же кричал: «В этом доме вино есть?» – «Есть, есть!» – крича-

ли в ответ домочадцы Калинина, и Закруткин, закрывая калитку,

громко говорил: «Тогда иду…»

И только о современной жизни он не любил говорить. Не

принял он её несправедливости по отношению к народу, лжи о

его прошлом. Это была больная тема, терзающая душу писателя,

потому – нелюбимая.

Разговоры длились долго, до тех пор, пока дочь Наталья не

говорила нам шёпотом: «Всё, папа устал…» – и мы уезжали.

Он очень любил свою внучку Наташу, которая рано трагичес-

ки погибла и была похоронена в усадьбе Калинина. Каждый день

в любую погоду и в любом состоянии Анатолий Вениаминович

начинал с посещения её могилы, надолго оставаясь возле неё и,

очевидно, делясь с любимой внучкой своими мыслями, своими

чаяньями и печалями. Сейчас они похоронены рядом.

Самое большое впечатление, которое производил Анатолий

Вениаминович на окружающих – это органически живущие в нём

честность и порядочность – свойства, соответствующие настоя-

щему русскому писателю (сейчас утрачиваемое в писательской

среде). Он наглядно давал понять, что русский писатель, это не

тот, кто пишет, это тот, кто пишет и живёт по совести.

Были у Калинина, на мой взгляд, два небольших недостатка.

Первый заключался в том, что, будучи абсолютно честным че-

ловеком, он всегда верил людям на слово и потому часто не мог

увидеть подлеца, распознать лжеца, а те вились вокруг него, как

осы над вареньем. Второй – это не недостаток, а скорее слабость.

Он часто хвалил книги откровенно слабых писателей и даже

давал им рекомендации на вступление в Союз писателей. Когда

его спрашивали, зачем он это сделал, отвечал просто: «Человек

же ехал ко мне за много километров с надеждой, как же я могу

его лишить надежды! Я даю рекомендацию, а вы решайте так, как

должно быть…» Это стало его правом – правом быть наставником,

отцом всех донских литераторов. Именно отцом, а не судьёй. К

сожалению некоторые из числа «похваленных» им литераторов,

так и произведя ничего качественного на свет, тем не менее, до

сих пор «трясут» его рекомендациями, как доказательствами

своей литературной исключительности, требуя, порой, для себя

определённых поблажек.

Казалось бы, не участвуя активно в жизни Ростовской писа-

тельской организации, ничего не предлагая, ничего не навязывая

ей с высоты своей известности, с пьедестала своего лауреатства,

он оказывал на неё огромное влияние. На мой взгляд, особенно в

свои последние годы, он был этаким опорным столбом огромно-

го, сшитого из разномастных кусков мыслящей материи, шатра

Ростовской писательской организации – мощным и прочным. Ка-

линин жил вне Ростова, но он всегда был рядом, – к нему в любой

момент можно было подъехать, поговорить, посоветоваться. Когда

Анатолий Калинин умер, отделение лишилась этого «опорного

столба», шатер не рухнул, нет, но обвис, стал подвержен трёпке

залётных и алчных ветров, в которой начисто потонуло для мно-

гих именно калининское понимание статуса русского писателя

– совести в нём уже отводили мало места.

26 апреля 2008 года мы, почему-то совсем в неурочное время,

перед Пасхой, посетили Анатолия Вениаминовича. Плохого никто

не предполагал. Всё было как обычно. Беседовали, пили чай. Но

некоторые его фразы казались какими-то не совсем обычными,

он словно говорил что-то такое непонятно-загадочное, словно

это «что-то» оставлял или завещал нам. Главное в этих словах

– подчёркивание необходимости стабильности и прочности ро-

стовского регионального отделения Союза писателей России, в

котором уже тогда явственно наметился раскол, о писателях пошли

грязные публикации в газетах. И ещё – напоминание о стабиль-

ности, как о залоге прочности всего литературного процесса на

Дону, сохранения самобытной донской культуры.

Тогда я не придал особого значения его словам, просто принял

их за обычный совет «патриарха», вызванный его беспокойством

за организацию. Осмысление пришло позже. Пришло изнутри,

даже не в мыслях, а скорее в чувствах, в ощущениях. Потому

что через полтора месяца, 12 июня мы узнали об уходе писателя

из жизни. Я ехал тогда от родственников из Новошахтинска и

по какой-то причине на минуту остановил машину. В это время

мне позвонил Воронов и сообщил о смерти Калинина. Я слушал

Василия, а вокруг меня образовывалась пустота, какой-то мировоз-

зренческий вакуум. Словно перестали говорить и двигаться люди,

заглохли двигатели всех машин. «Столб» затрещал, сломался...

Пришло переосмысление его слов…

Организацию удалось сохранить и укрепить. И в этом есть

большая заслуга Анатолия Калинина. Его отеческая забота и

честная принципиальность помогли спасти организацию. Могу

смело сказать, что он и сегодня остаётся «духовной опорой» всем

честным донским писателям.

После ухода Анатолия Вениаминовича среди ростовских писа-

телей и литераторов появился термин «У каждого свой Калинин».

Да мнений о нём много – кто-то прав, кто-то не прав. Каждый

человеком, который говорит о Калинине, видимо, руководит что-

то своё. Но это лишь подтверждает, насколько многогранной и

объёмной была личность этого выдающегося человека, известного

в мире писателя. У меня он вот такой.

Я был знаком с тремя руководителями Ростовской областной

писательской организации Союза писателей СССР: Петром Васи-

льевичем Лебеденко, Геннадием Анатольевичем Сухорученко и

Владимиром Иосифовичем Фроловым.

Как руководителя Союза Петра Васильевича я не знал. Знаю

его только как писателя и человека.

Мы, кучка литераторов, часто собирались на террасе Дома

писателя или в актовом зале, как всегда что-то обсуждая, и когда

он шёл на работу с неизменной дымящейся «Примой» в мудштуке

– боевой лётчик, участник войны, известный писатель. Мы прити-

хали и только, порой, слышался шёпот: «Тихо! Сам идёт». То есть

– председатель. Настолько высока и авторитетна для нас была эта

должность, да и сам её носитель. Но к нам подходил совершенно

«простой мужик» и каждому дружески пожимал руку, у каждого

тихо, улыбчиво спрашивал о творческих свершениях или не свер-

шениях, каждому желал успехов. И так каждый раз. Подходил не

как писатель, не как руководитель областной организации, а как

простой человек, равным нам товарищ по труду. Он понимал и

принимал нашу литературную неадекватность.

Но это было такое пожелание, от которого и мы, не опуская

его, поднимались на новую литературную высоту. Ведь с нами

беседовал, нам желал, нам улыбался… сам председатель област-

ной писательской организации, статус которой ох как был высок!

Подхалимажа или заискивания здесь не наблюдалось. Простота и

величие объединялись и давали нам чрезвычайно плодородную

смесь. Это сейчас, едва председатель правления пожмёт руку

среднему литератору, из вежливости поздравив его с выходом

книжки, как тот тут же чувствует себя «приобщённым» и начинает

ему «тыкать», похлопывать по плечу. Не знаю почему. Наверное,

это соответствует уровню современной культуры в обществе, ны-

нешнему статусу организации.

В своих кратких воспоминаниях не могу не вспомнить ещё

один момент, касающийся Петра Васильевича Лебеденко.

Однажды в Ростове гостила делегация писателей Северного

Кавказа (честно говоря, не помню из какой республики). Гости

привезли и подарили Лебеденко несколько бутылок «скрижамен-

та» – водки, настоенной не то на пятнадцати, не то на двадцати

горных травах. Напиток понравился всем, кто его пробовал. Позже

ростовчане гостили у кавказцев, там тоже пробовали знамени-

тый напиток. И вероятно от большого количества лестных слов,

сказанных в адрес напитка и в знак уважения, кавказцы стали

уже ежегодно присылать Петру Васильевичу несколько бутылок

«скрижамента». Он обязательно приносил бутылочку в Союз, на-

ливал всем присутствующим по рюмочке и получал очередную

порцию хвалы напитку.

Шли годы. Страна была разодрана в клочья. На Кавказе шла

война. Не знаю, до какого времени приходили посылки, но в

Союзе «скрижамент» появляля регулярно – Пётр Васильевич

по-прежнему приносил горскую водку на Пушкинскую и угощал

им всех присутствующих.

Однажды я спросил у Фролова:

– Неужели ему до сих пор присылают «скрижамент» с Кав-

каза?

Фролов засмеялся:

– У Петра Васильевича очень хорошая дача, созданная соб-

ственными руками. У него очень хороший виноградник – он

всегда серьезно им занимался. Теперь он сам делает виноградный

самогон – чачу. Настаивает на каких-то травах и называет её «скри-

жаментом». В честь кавказского напитка. А может, и ради юмора.

Угощает писателей и радуется, когда хвалят.

– И что, этот «скрижамент» на самом деле такой замечатель-

ный?

– Кто же на Руси будет хулить дармовую выпивку? – снова

засмеялся Фролов.

Пётр Васильевич очень сёрьезно относился и к виноделию,

и к производству своего напитка. И вполне возможно, что его

«скрижаемент» был не хуже знаменитого кавказского собрата.

Однажды в Геленджике я видел в магазине бутылки со «скри-

жаментом», но купить не рискнул. Не захотел рискнуть развеять

хорошую легенду...