Донской писатель №5

Êóëüòóðíàÿ æèçíü Ðîñòîâà-íà-Äîíó

Àíòîíèíà Ïîïîâà. Èñòîêè ñîâðåìåííîé ðîñòîâñêîé ïîýçèè. Ýêñêóðñ â ïðîøëîå – 6

(Îêîí÷àíèå)

самые важные её задачи, требующие новатор-

ского разрешения. Суровая и полная правда

жизни, предельная приближённость к внутрен-

нему миру человека, равно как и многообразие

художественных решений, их гражданствен-

ность — вот что вышло на передний план

развития литературы первых лет завоёванного

мира. И можно сразу сказать, что именно по-

эзии принадлежал приоритет в осуществлении

этой творческой программы.

Поэзия ничего не стала откладывать на

завтра. С самого начала она обратилась к труд-

нейшим проблемам послевоенного времени:

ликование победы и жестокая память войны;

благо возвращения к простым человеческим

радостям и трудности самоопределения лич-

ности в новых жизненных условиях; нетер-

пеливое стремление скорее воочию увидеть

коммунизм и тяжёлая реальность искалечен-

ной войною страны.

Михаил Александрович Авилов. Летом

1941 года был призван в действующую ар-

мию. Попал в окружение. Плен. Бухенвальд.

Ордуф. Гравинкель… «Мне трудно расска-

зать об адской, невыносимой жизни узников

фашизма, но я видел их в весенние дни 1945

года, когда те, кого палачи не успели сжечь в

крематории, были освобождены нашими вой-

сками и покидали темные, смрадные блоки за

колючей проволокой. Возможно, среди этих

людей-теней, медленно шагавших навстречу

нашим солдатам, был и приговоренный к смер-

ти Михаил Авилов.

Там, в огороженных проволокой дьявольс-

ких местах унижения и нечеловеческих мук,

поэт слагал свои стихи. Именно слагал, в глу-

хую полночь, произнося строку за строкой.

Потом, находясь уже в нашем военном госпи-

тале, он по памяти восстановил часть своих

стихов и записал их», – вспоминал Виталий

Закруткин.

Мне руки за спиной скрутили немцы,

Стянули их тугим узлом ремня.

Звезду сорвали с шапки у меня,

Как будто из груди рванули сердце...

И словно в пропасть я летел

с обрыва,

Я понял:

Плен —

И нет пути назад.

...Обломки туч

Застывшим, страшным взрывом

На горизонт обрушивал закат

Вполне естественно, что Михаил Авилов

после всего пережитого им в фашистских ла-

герях смерти был неразрывно связан с этой

темой, не мог освободиться от «пыток памя-

ти» и часто возвращался к воспоминаниям

об ужасах минувшего. Есть у него короткое

стихотворение «После грозы», которое тонко

и правильно объясняет душевное состояние

поэта:

Над степью — радуга,

И гром умолк вдали,

Ясней и выше небо над полями.

И лишь у горизонта край земли

Еще прижат седыми облаками.

И вот уже не сыщещь на земле

Следов грозы:

Все смыто ручейками.

Но до сих пор чернеет в колее

Давнишним взрывом опаленный камень.

«Эй, совесть! Эй, память!

Проснитесь, вставайте,

Заставьте живых

Оглянуться назад!

Я – пепел замученных в Бухенвальде,

Их вечною болью гудящий набат!»

Надо сказать, что современники заметили

значительность ранней послевоенной поэзии.

И хотя текущая критика была строга в оценке

новых стихов, от неё не укрылось, что среди

них имелись и такие, которые «через несколь-

ко лет будут осознаны нами как произведения

классические...»

Ростовский поэт Иван Ковалевский – чело-

век трудной судьбы, – у людей его поколения

не было легких судеб. Он прошел сквозь ад

фашистских концлагерей. Но те, кто был ря-

дом с ним во Владимиро-Волынском лагере,

в застенках Хамельбурга или порта Лаврик в

Норвегии, вероятно, не знали в лицо автора

гневных антифашистских стихов, написанных

на клочках бумажных мешков из-под цемента,

стихов, которые узники тщательно прятали в

смрадных бараках. Стихи неизвестного им

автора заучивали наизусть. Передавали из ба-

рака в барак, из лагеря в лагерь. За них шли

на пытки. За них принимали смерть.

Я руки ломаю, я плакать готов,

Захваченный силою черной.

Ты часто мне снишься, родной мой

Ростов,

Разрушенный, но непокорный.

Я вижу: на улицах трупы детей,

Заполнены тюрьмы друзьями,

И стаи двурогих фашистских зверей

Глумятся над сестрами и матерями…

Лишь через много лет после войны по

отдельным строчкам, строфам, по воспоми-

наниям бывших военнопленных в Норвегии,

совершенно случайно поэт Евгений Долма-

товский установил имя автора. «Очень трудно

писать просто. Стих Ковалевского прост,

естественен, душевен. Но – ёмок, лаконичен,

как сам автор, – немногословен», – говорил

Даниил Долинский.

Батько Дон

С поля тянет теплым духом хлеба.

Скорый стал.

Я вышел на перрон.

Полный кубок

Голубого неба

Мне подносит

Старый батько Дон.

Батьке я

Ни в чем не прекословлю.

И хоть в зелье

Вовсе не влюблен,

Пью до дна

За Родины здоровье,

За твое здоровье,

Батько Дон!

Наиболее интенсивно развивалась поэзия в

первые два-три года после окончания Великой

Отечественной войны. Жизнеспособность её

проявилась тогда впечатляюще сильно, о чём

говорило большое количество стихов, кото-

рые буквально затопили страницы журналов,

сборников, специальных антологий. Победа

словно бы отворила некие шлюзы, чтобы

переживания, чувства, мысли, скопившиеся

в человеческих умах и сердцах за время вой-

ны, смогли свободно излиться в поэтическом

слове. Поэма Алексея Недогонова «Флаг над

сельсоветом» (впервые напечатана в приложе-

нии к журналу «Огонёк» в 1946 году):

…Войне конец, но нам не срок

пока на печку лезть...

Да наплевать им на твои

медали, если ты

находишь в них одни бои —

заслуги прошлые свои...

Всё, что тебе на грудь дают,

а им — в колхозный двор, —

всё это наш единый труд:

из одного металла льют

медаль за бой,

медаль за труд...».

Уже под конец войны и особенно сразу

после неё в адрес издательств, редакций газет

и журналов, в адрес известных советских по-

этов начали приходить в большом количестве

письма со стихами, песнями, поэмами, подпи-

санные в основном именами фронтовиков.

Кое-что из присланного имело ценность толь-

ко как неподдельный человеческий документ.

Авторами двигала потребность «выговорить-

ся», поведать миру о том небывалом и значи-

тельном, что довелось им увидеть, испытать,

узнать, перечувствовать за исключительные

годы военной страды. Но среди массы худо-

жественно слабых, наивных, необработанных

стихов встречались нередкие крупицы истин-

ной поэзии. Лучшее шло в печать вместе с

произведениями прославленных поэтов.

Роса еще дремала на лафете,

когда под громом дрогнул Измаил:

трубач полка —

у штаба —

на рассвете

в холодный горн тревогу затрубил.

Набата звук,

кинжальный, резкий, плотный,

летел к Одессе,

за Троянов вал,

как будто он не гарнизон пехотный,

а всю Россию к бою поднимал!

(Алексей Недогонов)

Ивесь этот поэтический поток был настоль-

ко полноводным, что рецензенты отказывались

от его всестороннего обозрения. «Мы лишены

возможности хотя бы коротко остановиться на

произведениях, заслуживающих внимания»,

– писал автор одного из журнальных обзоров

поэзии за 1945 год.

Почти одновременный приход большого

отряда молодых авторов заметно разнообразил

картину поэтической жизни. Однако активная

жизнеспособность, выдвигавшая поэзию на

передний край литературы, проявлялась не

только в обилии стихотворной продукции,

множестве имён, в том числе ранее никому

не известных. Высокая поэтическая волна,

поднявшаяся вслед за победой, несла в себе и,

несомненно, новые художественные качества,

отличалась ярким своеобразием, которое ощу-

щалось самими поэтами как необходимый от-

клик на изменившееся в ходе войны человечес-

кое сознание, мироощущение, а ещё больше

– на предстоящее в мирное время дальнейшее

преображение всей жизни.

С наступлением мира поэты стали ещё ост-

рее испытывать и стремление к поэтическому

обновлению, и готовность подняться на некие

ещё неведомые, непокорённые творческие

вершины. «Новое в воздухе, новое особое со-

стояние поэта, когда он вслушивается в мир,

собирая весь свой поэтический дух и напрягая

всё поэтическое зрение, налицо, — говорил

Николай Тихонов в победные майские дни.

— И это ощущение, это предчувствие об-

новления поэзии одинаково для поэтов всех

возрастов».

Одухотворённая пафосом широкого об-

новления, послевоенная поэзия не спешила

порвать с достижениями стихотворцев предше-

ствующего исторического периода. Напротив,

она свято берегла и хранила в себе главные

творческие завоевания военного времени.

И можно даже сказать, что связь двух со-

седствующих этапов в развитии советской

поэзии никогда не была столь явственной и

столь глубокой, как в переходные годы между

войной и миром.

Нелёгкую разведку своих новых путей

послевоенная поэзия вела не только доверя-

ясь творческому «компасу», испытанному на

войне. Всеми корнями уходила она в своё фрон-

товое прошлое. И в том заключалась главная,

пожалуй, особенность ранней послевоенной

поэзии, сказавшаяся на всем её облике.

Страшна солдатская тоска,

Она как пуля у виска,

И ненависть – ее сестра, –

Как штык отточенный остра.

Молчит товарищ-побратим.

За ночь одну он стал седым.

И душегубок смрадный дым

Еще витает перед ним.

Еще быльем не поросло

То зло,

Что нам сердца сожгло.

И тот, кто слышал плач детей

Среди расхристанных путей,

Кто видел отчий дом в огне,

Тот не забудет о войне.

Мы побеждаем, а не мстим,

Но в правосудии своем

Мы не забудем,

Не простим

Того, кто нас пытал огнем.

Под звездами любых широт

Возмездие его найдет.

Железной памятью людей

Навеки заклеймен злодей.

И никакая в мире тьма

Не скроет этого клейма!

(Леонид Шемшелевич. «Память».)