3 / 4
Ëèòåðàòóðíàÿ ñòðàíèöà
3
И снова вся станица пропахла
вишневыми садами и акацией. Во
дворах казачки варили варенье в
больших сияющих медных тазах.
Варила варенье и моя бабушка.
Запах такой, аж дух захватывает.
Даже пыль на улице Красной и та
пахнет акацией и вишней.
– Айда, ребята, по клубнику!
– кричу я, счастливый и гордый.
– Не бойтесь ничего: мой дедушка
управляющий!
Мы шлепаем босыми ногами
по пыли, и нам она кажется мягче
самого мягкого бархата.
– А если поймають... – сомнева-
ется Гринька.
– Я ж сказал – мой дедушка уп-
равляющий! Никто нас не тронет!
– кричу я снова.
За станицей чуть прохладнее: ве-
терок. А вот и речка. Синяя-синяя и
прозрачная. Хорошая. Справа едва-
едва колышется камыш. На нем
застыли слюдяные стрекозы. Вода
у травянистого берега чистая и све-
тится... В глубине, у самого дна,
– молодые побеги камыша – «шлыч-
ки». Быстро запускаю руку в воду,
тяну, раздается глухой подводный
звук: «пых!» Шлычок отрывается
Ê 80-ëåòèþ ïèñàòåëÿ
Âëàäèñëàâ Åôðåìîâ
Ìîé äåäóøêà – óïðàâëÿþùèé
рассказ
чик резко остановился возле нас...
– Клубнику воруете, сукины
сыны?! – крикнул он хрипло. Рука с
нагайкой гневно взметнулась вверх.
Гринька и Мишка прижались ко
мне плотнее. Но тут я выступил
вперед и, дрожа от напряжения,
сказал:
– Мой дедушка – управляю-
щий!..
Рука объездчика замерла
.
– А кто же твой дедушка?
– Я же сказал, – управляющий!
Федор Андреевич, а я его внук, а
это Гринька с Мишкой, а бабушка
моя – Васса Федоровна, а дядя...
–
Ага! – крякнул объездчик,
резко крутанул жеребца и, обдав
нас ошметками земли и травы,
ускакал…
– Ну, а что я вам говорил? – по-
бедно смотрел я на притихших дру-
зей. УМишки лицо стало бледным,
а нос еще красней. А фиолетовый
Гринька сделался каким-то серым.
– Да,– уважительно выдохнул
Мишка, – сила!
Мы присели в траву и молчали.
Стрекотали кузнечики, бесшумно
хлопали крыльями большие белые
бабочки, жарко краснела клубника.
Есть её уже не хотелось. За пазухой
делалось липко. Гринька глянул в
сторону лесополосы, лицо его удив-
ленно вытянулось. Медленно под-
нимаясь из травы, он прошептал:
– Гля, опять скачеть...
Всадник скакал галопом, низко
пригнувшись к шее коня. Он был
совеем близко. Скакал без седла,
и по зеленой, пузырем на спине,
выгоревшей гимнастерке я узнал
деда. Вот видно его перекошенное,
какое-то чужое лицо! Все дальней-
шее происходило, словно во сне.
Он врезался прямо в нас. Я упал,
сбитый мокрым, потным боком
коня. Гнедой присел, осаженный
сильной рукой, и раскоряченно
тормозил задними копытами по
земле, потом встал на дыбы и
пошел на нас. Дед что-то кричал.
Рот его казался огромной, черной,
от корня, белый-белый и сладкий-
сладкий. Жуем с наслаждением.
С того берега тонко пахнет клуб-
никой. Там начинаются владения
рисосовхоза «Красноармейский».
Управляющий первым отделением
в этом совхозе – мой дедушка.
– Айда, ребята! – смело кричу
я, и мы бросаемся в воду. Крас-
ноперки прыскают в стороны.
Но рыба нам сейчас не нужна.
Быстро переплываем неширокую
речку... Выжимаем трусы, майки.
На ресницах капли. И огромное
клубничное поле, на краю которо-
го я стою, кажется мне сквозь эти
капли то голубым, то зеленым, а то
оранжевым.
Пахнет клубникой просто не-
выносимо.
Сначала едим и зеленую с крас-
нинкой, потом только красную и
большую – сочную-сочную, А ту,
что очень тяжелая и растет у самой
земли, отряхиваем от песочка. Начи-
наем уже различать, как стрекочут
кузнечики, а где-то в садах кукует
кукушка.
– А если поймають? – снова со-
мневается Гринька.
Сам по себе смуглый, он от
солнца стал совсем каким-то фи-
олетовым, как наши пятки от раз-
давленной черной шелковицы. Он
осторожно оглядывается по сторо-
нам из высокой травы.
– Трус ты, Гриня, – презритель-
но с полным ртом клубники заме-
чает Мишка. Его облупленный на
солнце красный нос презрительно
морщится. – Сказано тебе, дед у
него управляющий!..
Гринька, сопит и снова продол-
жает есть. Мы молчим, Я вспоми-
наю: Мишкин отец погиб на войне.
Мишка громко плакал тогда, зарыв-
шись в скирду сена.
Снова врывается в уши крик
моей бабушки, когда принесли
похоронку на моего дядю Ваню.
Я
смотрел на похоронку. Это был
простой конверт. В глазах у меня
стало чернеть, и конверт сделался
черным... Вспомнил я, как дядя
Ваня принес мне в первый и пос-
ледний раз в моей жизни подарок
– ранец для книг, обшитый мехом
какого-то непонятного сказочного
зверя, как научил он меня ездить на
«взрослом» велосипеде «в раму»,
подумал о том, что никогда не уви-
жу своего отца: он давно умер, что
не увижу теперь никогда и добро-
го дядю Ваню... Конверт стая еще
чернее и вдруг исчез. Я упал тогда
у коровьих ясель на привядшую
траву. А потом долго болел...
Алый клубничный сок тек у
Мишки по подбородку, он выти-
рал его влажной спереди майкой.
Сзади наши майки были уже сухие.
Жарко... Лето-летское!.. Мы стали
собирать клубнику за пазуху.
Вдруг раздался короткий резкий
крик. Гринька вздрогнул и присел
еще ниже в траву...
– Это лыска кричит на речке,
– насмешливо успокоил Гриньку
Мишка, – а говорил, всех птиц
знаешь...
Мишка понимающе взглянул на
меня. Но Гринька прислушался, гля-
нул влево и тихо-тихо сказал:
– Гля, кто-то скачетъ...
От лесополосы по краю поля
скакал верховой. Мы поняли, что
это объездчик. Гринька и Мишка
кинулись было бежать, но потом
стали вплотную возле меня. Объез-
дчик летел галопом прямо к нам,
его белый в серых яблоках жеребец
все время задирал голову вверх. Вот
он все ближе, ближе! Вот уже вид-
но, как с удил падает бело-зеленая
пена; жеребцу тоже жарко, шея его
влажно лоснится на солнце. Объезд-
растянутой ямой, синие глаза, лас-
ковые когда-то, сделались белыми
от злости. Гриньку с Мишкой он
словно не видел.
– Ах ты ж, сукин сын с подлю-
кою! Позорить мэнэ вздумав перед
народом!
Дед оттеснял меня к реке. Конь
храпел, бешено выкатывал глаза и,
брызгая пеной, кидался в сторону.
Вдруг дед изловчился, гикнул и с
оттяжкой ударил меня кнутом по
спине.
– Я тебе покажу: «Мой дедушка
управляющий!»
Удары сыпались один за дру-
гим. Давно, казалось, мы все трое
стоим по грудь в речке, и я повто-
ряю уже очень давно, заслоняясь
от ударов:
– Дедушка, родненький?.. Де-
душка, дедушка, как же так!..
На ресницах моих слезы, и
клубничное поле снова кажется
то голубым, то зеленым, то оран-
жевым. Красным пятном видится
мне быстро исчезающая дедова
гимнастерка: дед ускакал так же
стремительно, как и налетел. Но в
ушах еще звенело его прощальное:
«Дома поговорим!»
От ударов кнута подол майки
выдернулся из трусов, и речка
стала красной от клубники. Ягоды
медленно плавали вокруг Гриньки
и Мишки. Молча переплыли мы на
станичный берег. Мишка высыпал
остатки клубники на лопухи, вслед
за ним высыпал и Гринька. Видно,
из солидарности со мной. Снова
молчали. Потом Мишка, глядя на
тот берег в сторону совхоза сказал
свое коронное:
– Да!.. Сила!.. – и добавил не то с
восхищением, не то с осуждением:
– Вот это управляющий!
...Ночью я долго лежал с откры-
тыми глазами. На спине не мог
– лежал на боку. Засыпая, увидел
над собой уже не белые от злости,
а синие-синие, добрые глаза моего
дедушки.
За окном постепенно затихал
шелест нашего старого сада, словно
шелест улетающего детства.
Маленькие, глубоко посажен-
ные глаза в темных глазницах, круп-
ные надбровные дуги, выдающиеся
скулы длинного, лошадиного лица.
Породист своей нескладностью.
Высок, сутул, длиннорук. Сын ра-
бочего-металлиста, подпольщика-
большевика. Михаил Дмитриевич
Соколов. Автор двух эпических
романов. Лауреат Сталинской
премии. Депутат, общественный
деятель, главный редактор журнала
«Дон». О нем персональная статья
в Большой Советской Энциклопе-
дии.
Михаил Дмитриевич Соколов
напечатал мой первый рассказ
в 1974 году с напутствием: «Не
обольщайся». Я и сегодня чту его
совет.
Михаил Дмитриевич уникаль-
но кристален своей цельностью,
он весь из гранита, от шнурков до
небольших залысин на большой
густоволосой голове.
Кроме романов, он известен
тем, что дважды видел живого Ле-
нина. Работал с Розой Землячкой.
Дружил с членом Политбюро М.А.
Сусловым.
В теплом гаражеМихаила Дмит-
риевича рядом с квартирой стоял на
колодках (чтобы не распрямились
рессоры) новенький, в заводской
смазке ЗИМ.
Таких атрибутов в писательской
братии не имел никто, включая авто-
ритетов Анатолия Калинина и Вита-
лия Закруткина. С мироощущением
первого и самого ценного донского
писателя Михаил Дмитриевич жил
каждый день, до самой смерти.
Был еще один эпизод, который
мог стать фактом биографии. Ми-
хаил Дмитриевич был бессменным
председателем Ростовского облас-
тного комитета защиты мира. Во
время вьетнамо-американской вой-
ны во многих городах СССР усы-
новляли осиротевших вьетнамских
ребятишек. Михаил Дмитриевич,
как председатель комитета не мог
остаться в стороне, тем более, что
они с женой Тамарой Андреевной
были бездетными. Бедного вьет-
намчонка взяли на воспитание в
культурную семью. Пару месяцев
Михаил Дмитриевич привыкал и
приглядывался к малышу. Потом
покашлял решительно и пожало-
вался жене:
—Беспокойства много, мешает
работать.
Ребенка вернули обратно. Ми-
хаил Дмитриевич никогда не вспо-
минал о нем, а если спрашивали
— мрачнел и поворачивался спи-
ной.
Что касается Ленина — Миха-
ил Дмитриевич много раз писал и
рассказывал, как видел и слышал
вождя на съезде комсомола. В лю-
бой биографической справке обя-
зательно подчеркивалось: видел и
слышал Ленина тогда-то и там-то.
Попробуй что-нибудь сказать про-
тив Михаила Дмитриевича. Он
Ленина видел!
Кроме вождя Михаил Дмитрие-
вич боготворил Розу Землячку. Он
мог умереть, а может так и было,
счастливым с ее именем на устах.
Я знал Михаила Дмитриевича уже
дряхлым стариком. Слышал, как он
вспоминал о ней, глубоко вздохнув,
волнуясь:
— Я имел честь работать с ней
в Северо-Кавказском крайкоме
ВКП(б). Это была замечательная
женщина…
И неожиданно признался:
—У меня есть ее частное пись-
мо ко мне.
— Михаил Дмитриевич, в ва-
ших воспоминаниях о Розе Земляч-
ке вы не упоминаете о ее личном
письме…
— Вопрос неуместен, это част-
ное письмо.
И заключил:
— За всю жизнь я не видел по-
добной женщины.
Над рабочим столом до самой
смерти Михаила Дмитриевича
висел в овальной рамке портрет Ро-
залии Самойловны с дарственной
надписью: «С коммунистическим
приветом». Да, это была необык-
новенная женщина. В ноябре 1920
года она как секретарь Крымского
крайкома ВКП(б) принимала реше-
ние о массовых расстрелах сдав-
шихся и прошедших регистрацию
в органах советской власти белых
офицеров армии Врангеля. До са-
мой смерти в 1947 году она страда-
ла нервной болезнью, кричала по
ночам, царапала лицо и рвала на
себе волосы.
На этом, наверно, можно было
бы закончить заметки о М.Д. Соко-
лове. Но… В апреле(!) 1986 года в
моем кабинете главного редактора
журнала «Дон» раздался телефон-
ный звонок.
— Это Соколов. Прошу завтра
дать в мое распоряжение редакци-
онную машину.
Естественно, уважил старика.
Водитель Борис Ротов расска-
зал, в чем было дело.
В пору горбачевской перестрой-
ки бытовое воровство приняло
массовый характер. Воровали белье
на балконах, снимали колеса с ав-
томобилей, «очищали» погреба и
сараи. Дошла очередь и до ЗИМа,
стоявшего на колодках в теплом
гараже. Красавец исчез, испарился.
Три дня Соколов не находил себе
места, звонил секретарям обкома,
возмущался. В конце концов, по-
звонил М.А. Суслову. Немедленно
подключился КГБ, машину нашли
в кювете под Батайском. Подростки
угнали авто покататься по ночному
Ростову. Заклинило двигатель, на
сиденьях следы от окурков, бутыл-
ки и банки из-под пива. Соколов
растерянно бродил по кабинетам
обкома, жаловался, просил, угро-
жал. Опять же по звонку Суслова в
гараже обкома заменили двигатель,
привели машину в порядок. Миха-
ил Дмитриевич слег в постель с
гипертоническим кризом.
Через некоторое время водитель
Борис Ротов поделился новостью.
Соколов продал свой ЗИМ цыга-
нам! По Ростову пошли слухи, пи-
сатели стали спрашивать Михаила
Дмитриевича о ЗИМе и цыганах.
Соколов поворачивался спиной к
вопрошавшим и делал вид, что не
слышит.
Ротов не был бы Ротовым, если
бы не поехал рассказать все под-
робности бывшему шефу. Соколов
мрачно слушал его живописный и
безжалостный рассказ:
«Еду на работу. Смотрю, на
площади Дружинников возле водо-
проводной колонки посереди толпы
цыган стоит наш ЗИМ. Вышел
поглядеть поближе. Точно, наш кра-
савец! Весь в грязи, вместо задних
сидений арбузы до крыши. Из-под
машины юшка течет, рессоры до
упора выгнулись от тяжести. Из
радиатора пар. Цыганчонок до-
ливает воду из ведра. Смущенный
хозяин почесывает маслянистое от
пота пузо: «Ничего не делал, ехал
тихо». Спрашиваю, у кого купил
машину. «У писателя Петухова».
— «Может, Соколова?» — «Соко-
лова, Соколова!» — «Дело дохлое,
цыган, — говорю, — покупай но-
вый движок и поступай на курсы
шоферов».
А Соколову сказал с укором:
—Эх, Михаил Дмитриевич, на-
шли кому продать правительствен-
ную машину!
—Мальчишка! — вскочил Ми-
хаил Дмитриевич и затопал ногами.
— Пошёл вон отсюда!
Михаил Дмитриевич занемог и
лег в обкомовскую больницу. Пос-
ледняя жизненная опора отошла от
него. Руководитель писательской
организации Петр Васильевич Ле-
беденко навестил Михаила Дмит-
риевича в больнице. Старик тяжело
дышал, с трудом подбирал слова.
— Цыганка в двадцать вось-
мом году нагадала мне девяносто
лет…
Судьба была милостива. Миха-
ил Дмитриевич не дожил до катас-
трофы КПСС и падения советской
власти.
Âàñèëèé Âîðîíîâ
Ëåíèíà âèäåë...
Эссе