4 / 6
Ëèòåðàòóðíàÿ ñòðàíèöà
4
15 èþëÿ äîíñêîìó ïîýòó Äàíèèëó Ìàðêîâè÷ó Äîëèíñêîìó
èñïîëíèëîñü áû 85 ëåò
Слово целовал в уста
Заметки о мастере
Он всюжизнь писал автопортрет. Житие, Четьи-Ми-
неи своей очарованной души. Писал свои мысли, мечты,
искушения, ощущения. На его домотканом холсте вопли
радости и удивления, немота и самоистязание, заворожен-
ность и очумелость. Я не знаю другого примера в поэзии,
когда жизнь поэта столь самозабвенно растворилась в
стихах. Мудро и поучительно. Подробнейшая лирическая
исповедь. Поэт ловил мгновения и не упустил ни одного
движения души. Он выткал холст, где каждая нитка вы-
прядена его пальцами. «Писал языком своего бытия».
Отношение к слову у Даниила
Долинского коленопреклоненно,
молитвенно.
Он «слова целовал в уста». Душа
полна восторгом: «Ах, как сладко
отдаться бумагомаранью…»; « Пью
нектар оттаявших криниц». Так мог
говорить только человек трепетной
и чуткой души, большой мастер.
Его стихотворение «Высокий слог»
– шедевр русской поэзии.
Удивительно, но сам поэт оцени-
вал себя скромно, приземлено, с са-
моиронией. Он кладет слова «почти
на грани мастерства и зрелости на
грани». Это, пожалуй, самая высо-
кая самооценка. Он «ростом мал»,
«седовласый юнец» , «старик с
младенческими глазами». Однажды
Даниил Маркович пошучивал над
очередной наградой литературного
начальника. Играл, жонглировал
словом «орден» и неожиданно зам-
кнул его на себе:
– Я не орденоносец, я сердце-
носец.
Позже он отчеканил этот афо-
ризм в стихотворении.
При этом, в общении с ордено-
носцами, с людьми, облеченными
властьюДолинский как-то терялся,
поеживался, играл в простачка, в
«маленького» человека. Я видел
его в общении с орденоносцами
Николаем Доризо и Давидом Ку-
гультиновым. На него действовала
магия имен. Он почтительно со-
блюдал дистанцию. И при том, что
он искренно уважал этих людей,
он еще и обманываться был рад.
Будучи главным редактором жур-
нала «Дон», я отклонил небольшую
повесть Николая Доризо и поэму
Давида Кугультинова о генной ин-
женерии. Мэтры имели слабость
печатать в региональных журналах
вещи, которые отклоняли в столич-
ных журналах. Помню бурную
реакцию Долинского (он заведовал
поэзией в редакции):
—Это ошибка!—голос срывал-
ся на фальцет.—Это имена! Класси-
ки! Они не простят журналу!
Вспоминая этот эпизод, улыба-
юсь. Милый Долинский! В тебе до
глубокой старости жило юношес-
кое благородство: переоценивать
других и недооценивать себя.Пере-
читав подаренный тобой двухтом-
ник, я утвердился в давнем мнении.
Поэт Долинский на голову выше
своих орденоносных друзей.
Становилось грустно, когда
видел стареющих безымянных
стихотворцев, разговаривающих с
поэтом запанибрата, похлопывая по
плечу. Впрочем, графоманы все же
не портили ему кровь. Ходивший
в друзьях местный «классик» мето-
дично унижал поэта, играл на его
доверчивости. Долинский мучился,
страдал физически. Вздыхая, подоб-
но гоголевскому АкакиюАкакиеви-
чу, повторял, жалуясь:
— За что он меня обижает!
И удивленно смотрел «младен-
ческими глазами». Он любил, ког-
да его гладили по голове и – Боже
упаси! – против шерсти. Тут он
терялся, молча хлопал глазами и
соглашался со всеми глупостями,
которые про него говорили, покор-
но кивая головой.
Поэт был одинок. У него есть
пронзительное стихотворение о
друзьях и одиночестве.
Среди немногих стихотворных
посвящений на первом месте жена
Галя и неизменный друг, поэт Вик-
тор Стрелков.
Общительность Долинского,
его речистость, участие в шумных
компаниях — оборотная сторона
одиночества. Я читал заметки о
нем, написанные в последние годы
— вялые, тусклые затасканные
слова. Он не прочитан как следу-
ет и не понят до сих пор. Но и в
посмертном одиночестве Даниил
Долинский являет нам образ поэта,
целующего в уста слово, стоящего
коленопреклоненно перед высоким
слогом, перед Пушкиным, перед
своей Музой-женой.
Василий Воронов, член СП
России
***
На спинах камня
уснуло время.
Высокий камень
укрылся снегом,
а малый камень —
травой зеленой.
И только рдеют
кусты кизила
немыми зорями
пробужденья
у самой кромки
пробитой в камне
дороги в горы...
1979
***
Из Алексея Балакаева
Гранита глыбу вынув из земли,
Ваятелю рукой коснуться дали
И монументом в небо вознесли
В знак радости людской или печали...
В сырую землю бросили зерно,
Чтобы, себя отдав колосьям спелым,
Погибнув, снова к нам пришло оно
Свежайшим хлебом — черным или
белым...
Спор, говорят, у них идет давно
На языке, от человека скрытом:
Бессмертье в чем?.. Погибнуть, как
зерно?
Или— до неба вознестись гранитом?..
1982
***
Из Веры Шуграевой
Степное солнце с каждым днем слабее.
И желтая осенняя тоска
Уже шуршит. И медленно над нею
Плывут клочками ваты облака.
Сжигают листья. Вьются струйки дыма.
Я этот дым люблю. И потому
На всех кострах осенних негасима
Моя тоска по детству моему.
В такую пору мать вносила в сени
Последних груш румяное тепло.
И с запахом плодов дымок осенний
Мешался. И окутывал село...
1982
Донская осень
Д. Зубову
Осень, донская осень,
медленная, как казачка
с ведрами на дороге,
полными-полными счастья.
Не хочется торопиться.
Хочется видеть, видеть
след ее босоногий
и колыхание бедер
под золотым полудужьем
радуги коромысла.
Осень, донская осень,
ты как лицо багрова
ладного казачины —
после стакана, после
сковороды шкворчащей,
после ухи сазаньей,
после щеки горячей
возле усов щекотных.
Осень, донская осень —
милое время года:
ни холода, ни жары —
явный признак здоровья,
признак легкости тела,
праздник крепости духа —
нормальная температура!
И я воздымаю руки,
и обнажаю сердце,
и окунаю душу
в дале-высе-широкость,
желто-зелено-алость,
фиолетово-синесть
неба, земли и Дона,
что никак до пурженья
белого ледостава
не доцелует берег!
1995
***
Г.Д.
Мне лимолитвенномолвить«Сезам!..»?
Я отвергаю законы природы:
очи твои приближаю к глазам
через бездомные дали и годы.
***
Нет в жизни дороже мне
Чистого неба,
Нет в жизни роднее мне
Ясного неба –
Стремительно в нем я
Над степью летел...
Упруго оно,
Если сам ты упруг,
И рыхлое,
Если на миг ослабел;
Обманчив небесный
Синеющий пух...
Нет в жизни дороже мне
Степи родимой,
Нет в жизни роднее мне
Степи любимой –
Пьянит полынок,
После долгих разлук
Смеешься от радости,
Веры в себя.
Здесь, будто бы в небе,
Все видно вокруг,
Как песенка в поле –
Косынка твоя...
***
Снова я
В том далеком полете –
Возвращаюсь с маршрута
Домой...
Самолеты мои,
Самолеты!
Жизнь моя –
На рисковой прямой...
Не прощаюсь со скоростью звука:
Как дыханье,
Мне скорость нужна!
На штурвале по-прежнему
руки...
Оглушает
Меня
Тишина.
***
От снега ночью
В комнате светло...
Как облака,
Сугробы за окном...
И столько света
В душу намело,
Что
стало мне видней,
Чем было днем!..
Я вернусь...
Если ночью проснешься
От стука в окно
В тишине одинокой,
Колючей,
Знай –
Тоске лишь стучаться
Моей суждено
Веткой тополя,
Снегом сыпучим...
Если ранней весною
Ты дышишь полней,
Если сердце тревожно сожмется,
Знай –
То ветер примчался
С любовью моей,
Синимшарфому плеч твоих
вьется!..
Если сын засмеется
И вдруг замолчит,
Повзрослев от молчанья меж нами,
Теплым взглядом печально
Тебя подбодрит,
Знай —
Он смотрит моими глазами!..
После грозы
Близко-близко милой губы,
И совсем не надо слов...
Отгремели неба трубы,
Тучи ветром унесло.
Ароматнее
И резче
Пахнут яблоки в садах,
И до звезд отмыло вечер –
Праздник в чистых небесах!..
Ветер мглистый
И лохматый
Лег в малинник до утра,
И блестит над мокрой хатой
Месяц.
Дужкою
Ведра.
***
Небо, небо —
Опора души!
Небо, небо —
В глазах синева.
Виражи,
Виражи,
Виражи!..
Не кружилась от них голова!
Совершая свой
Вечный полет,
Мать-Земля,
Не прими ты в укор:
На стоянке
Давно самолет,
Но качает меня до сих пор
От любви,
От обид,
От друзей, –
Чем живу я сейчас
И чем жил,
Ощущаю все резче,
Больней
Все крутые твои виражи!..
Небо, небо –
Опора души...
***
И темноглазый я от гнева,
И синеглазый от любви,
В душе распахнутость от неба
И скорость взлетная в крови!
Люблю,
Страдаю,
Ненавижу!
Но больше все-таки люблю...
И счастлив,
Что твой шепот слышу,
Движенье губ твоих ловлю.
И темноглазый я от гнева,
И синеглазый от любви...
Не зря я жил в высоком небе –
Навек
Стремительность
В крови!
***
Памяти отца
Сердце снова вдруг
Тревожно застучало,
Вот и снова я —
На взлетной полосе!..
Начинаю жизнь свою сначала,
Словно и не жил еще совсем...
Осень
Копны
Золотые
Наметала,
Слышу тот же вечный
Тихий плеск листвы...
Только голова белее стала
От щемящей
Резкой синевы.
Äàíèèë Äîëèíñêèé: Ñåáÿ îòäàâ êîëîñüÿì ñïåëûì...
Âëàäèñëàâ Åôðåìîâ:
Ñèíåãëàçûé îò ëþáâè